Полуботок, Павел Леонтьевич
Черниговский полковник и наказной гетман Малороссийский; сын Леонтия Артемьевича Полуботка, родился около 1660 года и около 1680 года женился на племяннице гетмана Самойловича, дочери Лебединского священника и сестре Гадяцкого полковника Михаила Самойловича - Евфимии Васильевне Самойлович. Благодаря этому браку, отец его, а также и он сам стали близкими людьми к гетману. Но с низложением Самойловича П. вместе с отцом попал в немилость у Мазепы, чему особенно способствовал случай, происшедший в Москве между П. и Михаилом Самойловичем (о нем см. Леонтий П.): П. был взят вместе с отцом под стражу, но вскоре освобожден. Тем не менее, Мазепа, лишив отца его Переяславского полковничества, не давал никакого уряда и П.: последний до самого 1705 года числился лишь "знатным товарищем" Черниговского полка и занимался хозяйством, скупая в свои руки разные земли и селя на них людей. Но когда, за смертью Черниговского полковника Ефима Лизогуба (1705 г.), уряд этот остался свободным, Мазепа заместил его по неизвестной причине Полуботком. Тем не менее, и здесь П. остается совершенно незаметным человеком и лишь в измену Мазепы он выступает, как историческая личность. 6-го ноября 1708 года П. явился на раду, созванную, по приказу царя, для избрания гетмана, в Глухове, куда собрались и остальные, оставшиеся верными царю полковники. Из десяти полковников верными остались лишь четверо, и, по свидетельству Ригельмана, лично знавшего современников П., последний являлся едва ли не первым кандидатом на гетманскую булаву. Среди товарищей он выделялся по своему уму: современники отзываются о нем, вообще, как об умном, но упрямом человеке. Однако, Петр I, находившийся на раде, отнесся с недоверием к П., указав на его хитрость, и, благодаря принятым мерам, выбор пал на Скоропадского, человека безличного и неспособного ни на какие новые замыслы, т. е. такого, какого в данное время царь и находил нужным поставить гетманом. П. понимал свое выгодное положение, основанное на том, что он остался верен царю и, подобно Кочубеям, которые сумели воспользоваться в это же время казнью их отца, выпросил у царя, тут же в Глухове, новые местности, тогда как другие лишь просили подтверждения старых. Очевидно, П. знал, что Петр должен его вознаградить за устранение от гетманства, и в своих расчетах не ошибся: в царской грамоте, подписанной через неделю после рады 1708 года, П. были пожалованы имения, оставшиеся после его шурина, Гадяцкого полковника Михаила Самойловича, в Сумском полку (села: Михайловка, Озак, Буймер и Грунь) и село Коровинцы (Лубенского полка), отобранное от Ивана Обидовского, племянника Мазепы. Затем, когда Петр был в Лебедине и судил там сторонников Мазепы, П. снова получил от него имения (22-го декабря 1708 г.) - местечко Любеч, в Черниговском полку, с приселками и деревнями. По этим двум грамотам П. получил более двух тысяч дворов и стал самым богатым "державцею" в Малороссии; лишение гетманства было вполне вознаграждено, и сам гетман завидовал богатству Черниговского полковника. Последующие годы П. употребил на собирание новых земельных богатств, которые у него были огромны. В своих стремлениях к личному обогащению на счет своих же полчан П. встречал мало противодействия со стороны гетмана. При Скоропадском, когда Московское правительство старалось сузить пределы гетманской власти, полковники, в том числе и П., довели произвол своей власти до крайних пределов; гетман же, если к нему и поступали жалобы на полковников, не мог не только смещать их, но и судить. Бессилие власти гетмана по отношению к полковникам П. отлично понимал и пользовался этим обстоятельством для своих целей. С тех же пор (1714 г.), когда П. выдал свою дочь за любимого племянника гетманши Скоропадской - Якова Марковича, он стал еще больше злоупотреблять властью. Он окружил себя роскошью, завел "двор", подобный гетманскому, и имел у себя на службе шляхтичей, которых часто проводил в сотники и "товариство" Черниговского полка, т. е. в казаки.При таком богатстве, Полуботку не доставало лишь гетманской булавы, которую он мог получить еще в 1708 году, но не получил только потому, что ему не было оказано доверия от царя. В 1718 году П. ездил в Москву с гетманом Скоропадским "для поклонения царскому величеству", в 1721 г. ходил с казаками в Ладогу "на дело канала" и вообще служил верно и тихо, не возбуждая против себя особенно громких жалоб за притеснения, как это случилось с полковниками Галаганом, Марковичем и генеральным судьей Чарнышом. С отъездом, в 1722 году, Скоропадского в Москву "в отданем своего поклону императорскому величеству", правление в Малороссии было поручено П., который всю первую половину этого года замещал гетмана. Таким образом, и народ привык видеть в П. будущего гетмана. Скоропадский вернулся из Москвы совершенно больным, и П., бывший в это время в своем полковом городе Чернигове, прибыл в Глухов и донес ему о своих распоряжениях во время пребывания гетмана в Москве. 1-го июля 1722 года П. "ясневельможному болезненному кланялся", а 3-го июля Скоропадский скончался, поручив правление дел П. При его кончине присутствовали: П., Маркович, генеральный писарь Савич и генеральный есаул Жураковский, которые и донесли в Сенат о смерти Скоропадского, а также о том, что ведение дел покойным гетманом было поручено П. Донесете это было отправлено 5-го июля с кучером гетмана Скоропадского Зайцем, а 7-го, после похорон гетмана в Гамалеевском монастыре, П. вместе со старшиной вернулся в Глухов. Разослав немедленно во все полки универсалы с приказом, чтобы старшина и чернь были в прежнем состоянии и не выдумывали бы "легкомыслия", П. решил отправить новых посланцев к царю, ибо от Зайца он не рассчитывал узнать о результатах своего донесения. Выбор его пал на войсковых товарищей Семена Рубца и Василия Быковского, которых П. уполномочил лично ходатайствовать перед царем о избрании нового гетмана. По прибытии их в Москву, они были отправлены Сенатом в Астрахань, где им велено было ожидать государя, который, будучи в Москве, собирался в Персидский поход. Когда Петр прибыл в Астрахань, Рубец и Быковский ему там представились и получили обещание об избрании гетмана по возвращении царя из похода. П. был уверен в том, что на этот раз гетманская булава его не минует, ибо единственный его соперник - полковник Миргородский Данило Апостол был в Персидском походе, далеко от Малороссии, к тому же он был замешан в деле Мазепы. Отправив посланцев, П. съездил к себе в имения, чтобы заняться хозяйством, а затем возвратился в Глухов, где нашел присланный из Сената указ, по которому он до избрания нового гетмана должен был ведать "малороссийские порядки" вместе с генеральной старшиной, и, кроме того, его уже здесь ждал бригадир Вельяминов, президент только что учрежденной Малороссийской Коллегии. Указ Сената, сам по себе, мало обеспокоил П., ибо, хотя ему и приходилось теперь не единолично вершить дела, а советоваться с товарищами, зато последние были таковы, что он мог быть в их среде человеком совершенно самостоятельным. Действительно, состав генеральной старшины был таков: судья Чарныш - человек, совершенно потерявший доверие Московского правительства; писарь Савич - по своей должности был лишь начальником гетманской канцелярии; есаул Жураковский и бунчучный Лизогуб - люди довольно безличные. Но приезд Вельяминова, совершившийся 21-го июля, сильно встревожил П., ибо он знал цель учреждения Малороссийской Коллегии - уничтожение власти гетмана посредством передачи ее по частям великорусским чиновникам - и знал ту инструкцию, которую привез с собой президент Коллегии и печатные экземпляры которой еще при жизни Скоропадского были разосланы по Малороссии. Инструкцией этой Вельяминову давалась власть совершенно парализовать значение гетмана, и очевидно, что смерть Скоропадского Петру показалась достаточно удобным моментом для того, чтобы привести в исполнение свой план уничтожения гетманской власти. Если, однако, Коллегия уничтожала власть гетмана, то еще оставалась старшина, которая за последнее время (т. е. время гетманства Скоропадского) успела крайне развить свое самовластие и не могла добровольно отказаться от одной из главных своих привилегий - права распоряжаться имуществом подведомственного им народа, что уничтожалось Коллегией. Таким образом, П., стоявший во главе местного управления, должен был или сделаться помощником Вельяминова в проведении им новых порядков в Малороссию, или же стать заодно со старшиной и явиться противником нововведений. Отказаться от старых порядков, при существовании которых старшина только и была богата и знатна, было невозможно, - и "наказной гетман" сразу же стал противодействовать Вельяминову, с целью охранения своих и старшинских интересов. Последовавшая затем борьба между П. и Вельяминовым показала, однако, что правильнее всего смотреть на П., как на борца за свои собственные, а не за старшинские интересы, которые заключались, главным образом, в искании им гетманской булавы.
На другой день по возвращении в Глухов, П. вместе с генеральным писарем Савичем и есаулом Жураковским были у Вельяминова, "где особого разговора с собой не имели", а П. получил лишь первый указ Малороссийской Коллегии. В этом указе ему предлагалось немедленно же вызвать в Глухов, для ответа, Погарского сотника Галецкого по жалобе на него жителей села Витемли. В ответе на это требование Коллегии П. старался показать Вельяминову, что он будет исполнять требования последнего только на точном основании инструкции: в инструкции уже было сказано, что Коллегия может разбирать только такие дела, которые уже были на суде полковничьем или генеральном и возникали вновь лишь по апелляции на прежние решения. Поэтому-то П. и дал отрицательный ответ Вельяминову, говоря, что дело должно сперва быть разобрано в Генеральном Суде и жители села Витемли должны подать жалобу сперва ему, П. Сохраняя свою самостоятельность, П. разослал, затем, во все полки универсалы, в которых говорил, что "правление дел" содержит он, полковник Черниговский, и что поэтому всякий, имеющий жалобу, должен обращаться к нему. Вельяминов, отсылая 11-го августа 1722 года первое свое донесение в Сенат, даже и не упомянул о первом столкновении своем с П.; из этого видно, как мало значения придавал президент Коллегии противодействию Черниговского полковника. Напротив, он писал, что "по всей Малороссии состоит все благополучно и посполитые малороссияне объявленную им по печатным листам Его Императорского Величества милость (указ об учреждении Малороссийской Коллегии) с радостью приемлют". Кроме того, Вельяминов сообщал, что народ, подавая многочисленные жалобы на старшину, высказывает желание судиться "по указам Его Императорского Величества, а не по их правам". Вельяминов, основываясь на данной ему инструкции, должен был упорядочить в Малороссии администрацию, суды и общественную казну. В общем, по инструкции, данной 16-го июня 1722 года, он был обязан: 1) приминать и разрешать жалобы на постановления всех административных и судебных учреждений Малороссии; 2) привести в известность всякие денежные и хлебные сборы и затем собирать их в царскую казну, уплачивая из них жалованье компанейским и сердюцким полкам; и 3) наблюдать, чтобы казаки и посполитье не были отягощаемы работами со стороны полковой и сотенной старшины. Все эти отрасли гетманской власти, передаваемые в руки Вельяминова, были, действительно, в полнейшем беспорядке: те "права и вольности", по которым якобы управлялся малороссийский народ, постоянно изменялись по произволу всех урядников, начиная с гетмана и кончая сотником, не будучи никогда точно определены. Народ в особенности страдал от алчной старшины, которая, не довольствуясь даваемыми ей от гетманов маетностями, производила захваты и насильные покупки земель у своих полчан и сотнян, коих, к тому же, часто верстала в посполитье (крестьяне); суда же на старшину народ не мог добиться, ибо судебная власть сосредоточивалась в руках самой же старшины. Положение простого крестьянина в Малороссии было известно в Москве, но Вельяминов был бессилен ограничить произвол "державцы", пока существовал прежний строй гетманщины. Тем не менее, он пытался приводить в исполнение свою инструкцию, и в половине августа 1722 г. П. получил от него указ о "неупотреблении до жадных (т. е. никаких) работизн казаков и невзимании у них накладов, когда к суду явятся". Следствием этого указа Коллегии был универсал П., разосланный по полкам, приблизительно того же содержания, как и указ Вельяминова: в нем запрещалось употреблять казаков до "приватных работизн" под угрозой строгого наказания и указывался порядок разбирательства судебных дел. Универсал этот, разосланный 19-го августа 1722 года, показывает, что П. известны были злоупотребления старшины и неудовлетворительное состояние судов; исполнение же его всецело зависело от самих полковников, но последние не подавали никаких надежд на исправление. Из шести полковников того времени (четыре полковничьих уряда оставались вакантными), на четверых П. не мог совершенно рассчитывать, ибо они (выкрест Маркович, серб Милорадович, запорожец Галаган и вòлох Танский) были известны в Малороссии своими насилиями; остальные же два: Апостол и Толстой, хотя и могли сочувствовать намерениям П., но первый был слишком стар, чтобы изменить существующий порядок, а второй хорошо сознавал свое бессилие, когда дело доходило до ограждения народа от притеснений старшины. Что касается до первых четырех полковников, то все они, кроме того, еще были поставлены самим царем, как люди "непоколебимой" верности, Скоропадского совершенно не слушались, а за П. не признавали никакой власти. Поэтому, рассчитывать на искоренение злоупотреблений старшины по отношению к народу П. не мог, ибо для этого ему прежде всего нужно было бы сместить полковников, поставленных самим же царем. Вследствие этого, областью, в которой П. мог еще произвести кой-какие улучшения, был лишь Генеральный суд, потерявший во время гетманства Скоропадского всякое значение, ибо генеральный судья Чарныш подолгу проводил время в отлучках, а в его отсутствие отправление правосудия совершенно прекращалось. Однако, прямо идти против Чарныша, как одного из членов старшины, П. не мог и поэтому ограничился здесь полумерой, введя в Генеральный суд четырех "асессоров" (второстепенных судей), чтобы ускорить производство дел и тем избавить суд от нареканий за чрезмерную "волокиту". Это особенно важно было теперь, так как Вельяминову было доставлено множество жалоб, которые ему подавал народ, надеясь на поддержку Коллегии. Асессорами избраны были: Пироцкий, Тарасевич, Уманец и Чуйкович, - лица из среды самой же старшины, почему, по своему положению, они и являлись лишь исполнителями указаний П. и генеральной старшины. Таким образом, универсал П. от 19-го августа (см. выше) остался мертвой буквой. Что касается действий Вельяминова в отношении улучшения быта народа, то он был бессилен здесь что-либо сделать, так как власти смещать полковников он не имел, судебная власть, положенная ему по инструкции, была слишком неопределенна, чтобы он мог при ее помощи сдерживать произвол старшины. Поэтому, главное свое внимание он обратил на те денежные и хлебные сборы, наличное состояние которых по инструкции ему предлагалось привести в известность и установить порядок их собирания.
П. уже в первых числах августа 1722 г. получил от Вельяминова приказ о доставлении ему "обстоятельной ведомости" о всех сборах, которые должны были поступать в казну на основании статей Богдана Хмельницкого, с сообщением сведений, касавшихся количества их, назначения и предметов обложения. Однако, П. невозможно было дать точных ответов на требования Вельяминова, ибо, во-первых, сборы эти были разнообразны и неопределенны, а во-вторых, все они поступали во двор гетмана, который их и расходовал по своему усмотрению. О последнем, т. е. о том, чтобы сборы эти по-прежнему поступали в распоряжение гетмана, П. просил Вельяминова. Поэтому сведения о сборах, сообщенные П-м Вельяминову, были слишком общего характера, и Вельяминов потребовал от него цифровых данных. Для личных объяснений с Вельяминовым П. отправился в Коллегию, "где приговорили, хотя и не хотели, чтоб как с казаков, так и с мужиков пчельная и табачная десятины собирались". Старшина также принуждена была дать Коллегии обещание, "по довольной отговорке", сообщить ей сведения о сборах, от кого и поскольку собирать их.
Дав обещание доставить требуемые ведомости, П., однако, думал опереться еще на пункты Богдана Хмельницкого, о которых говорилось в инструкции, данной президенту Коллегии. Чтобы разузнать, какие были сборы во время Хмельницкого, П., на другой день после данного обещания, послал письмо к Стародубскому полковнику и приказывал допросить некоего Середу, бывшего "под час Хмельнищины" писарем, какие тогда были сборы. Кроме того, он решил созвать в Глухов всех полковников, чтобы согласиться с ними относительно того, как принять требования Вельяминова: безропотно исполнить их или же заявить протест. Для того же, чтобы истинная цель созыва не была известна Вельяминову, в универсале П. говорилось, что созываются они для составления подробных ведомостей о сборах, для чего он предлагал им взять с собой по нескольку лиц из старшины и мещан. Но полковники, понимавшие, что Вельяминову перечить нельзя, не приехали в Глухов сами, а выслали туда лишь одних сборщиков. Кроме универсала о созыве полковник, П. послал во все полки универсалы с требованием о присылке сведений о сборах и, уступая требованиям президента Коллегии, назначил двух сборщиков медовой десятины: Федора Чуйкевича - в Переяславский полк и Степана Холодовича - в сотни Глуховскую, Воронежскую и Кролевецкую. П., надеявшийся проволочкой с ответом Вельяминову получить возможность посоветоваться с полковниками, ошибся в своих расчетах: последние в Глухов не приехали, и Вельяминов при помощи высланных от полков сборщиков сам стал составлять нужные для него ведомости. Но сведения, добытые чрез сборщиков, были крайне сбивчивы и противоречивы, почему Вельяминов и обратился за разъяснениями на этот счет в Сенат, а до получения оттуда ответа отдал распоряжение собирать со всех хлебные и денежные сборы, а также медовую и табачную десятины. Этим распоряжением, к исполнению которого немедленно и приступили, с помощью офицеров, сборщики, уничтожались главные привилегии старшины, маетности которой были до сего времени свободны от всех налогов, почему П. решил жаловаться на Вельяминова в Сенат. Посоветовавшись предварительно со старшиною, П. изготовил свою жалобу в двух экземплярах, из которых один должен был идти от имени генеральной старшины, а другой - от имени полковников; последний должен был выразить собой как бы протест всего "народа", что было нужно для придания большего значения самой жалобе. Первая жалоба заключала в себе пункты, в которых указывалось: 1) на требование Коллегией копий со всех бумаг, посылаемых из Генеральной Канцелярий, чем выражалось как бы полное недоверие к генеральной старшине; 2) на уничтожение судов малороссийских, ибо Коллегия принимала жалобы от тех лиц, которые не судились ни в полковых, ни в генеральном судах, тогда как только при этом условии она, на основании инструкции, и могла принимать челобитчиков; 3) на требование сведений о сборах - чего старшина не могла по неведению исполнить; 4) на присылку Коллегией указов Генеральной Канцелярии, причем просилось, чтобы они были заменены указами Сената; 5) на установление Вельяминовым небывалых в Малороссии сборов, которые шли в Коллегию, тогда как раньше часть их шла гетману и полковникам, и некоторые из них были лишь местными сборами; указывалось также на то, что от них не освобождены даже маетности, пожалованные по универсалам и царским грамотам. Вторая жалоба, главным образом, состояла в ходатайстве об освобождении от налогов старшинских маетностей. Употребляя последнее, оставшееся в его руках средство, - жалобу, П., для придания ей большего значения, хотел собрать как можно больше подписей, но это ему не удалось: подписалось лишь семнадцать лиц второстепенного значения старшина понимала, что ей лучше сохранить за собой нажитые богатства и не высказывать протеста, Изготовив жалобу, П. хотел подать ее через Вельяминова, для чего 17-го сентября и отправился в Коллегию. Вельяминов, однако, жалобы не принял, сказав, чтобы П. сам ее отправил либо в Сенат, либо к Петру. Из того, что Вельяминов не препятствовал П. подавать на себя жалобу можно заключить, что он знал, как к ней отнесутся в Москве, ибо виновником неудовольствия на него за сборы был сам П., не дававший ему о них сведений. Отправляя в половине сентября посланцев в Москву (канцеляриста Дмитрия Володьковского и Воронежского сотника Ивана Холодовича), П. снабдил их инструкцией, по которой они могли везде представлять о нуждах Малороссии, и просительными письмами к влиятельным лицам того времени (Меньшикову, Головкину, Ягужинскому, Шафирову и другим - всего девяти лицам) "с прошением милостивого патронского ходатайства". Так как П. не был утвержден Сенатом в звании наказного гетмана, а подписывался таковым лишь на основании слов Скоропадского, то он вместе с посланцами отправил письмо и от себя к обер-секретарю Сената И. Д. Познякову, в котором просил о наказничестве. Вельяминов знал о посланной на него П. жалобе, но, отправляя от себя донесение в Сенат, он писал в нем лишь о встреченных им затруднениях в Малороссии при собирании налогов.
Отослав свое донесение, Вельяминов ждал разрешения жалобы П. и своих недоумений, продолжая собирание налогов. Рассылаемые им по полкам сборщики, снабженные инструкцией, которая не устраняла все-таки разнообразных и частых затруднений, встречали противодействие со стороны старшины, которая вооружалась против Вельяминова, отстаивая свои "давнины". Что касается до личных отношений П. к президенту Малороссийской Коллегии, то они были довольно дружелюбными. Не получая от Володьковского и Холодовича, живших в Москве уже другой месяц, никаких известий, П. задумал послать других посланцев к самому царю, находившемуся в это время в Дербентском походе, причем опять-таки для того, чтобы придать своей жалобе характер просьбы, исходящей от лица всего "народа", он решил послать к царю представителей от всех полков. Это намерение П., однако, не было приведено в исполнение, должно быть, благодаря советам прокурора Коллегии Хрущова, предлагавшего подождать возвращения царя из похода. Между тем, 26-го ноября 1722 года Холодович и Володьковский вернулись из Москвы и привезли с собой указ Сената, в котором удовлетворены были все просьбы П. и не одобрялись меры, принятые Вельяминовым. Сенат в этом указе делал следующие распоряжения: 1) Коллегия могла требовать от Генеральной Канцелярии копии только с тех важных бумаг, которые касались всей Малороссии; 2) в судебном отношении ей предоставлялось право разбирать только дела, бывшие до этого в полковых и генеральном суде; 3) бригадиру Вельяминову предлагалось сноситься с Генеральной Канцелярией не указами, а промемориями и притом "со всякой учтивостью"; 4) сборы денежные по пунктам Хмельницкого сбирать по ведомостям от людей, посылаемых генеральной старшиной, если последняя этих сведений не имеет; 5) маетности, розданные по универсалам и пожалованные по грамотам, освободить от всех налогов и отменить табачную и медовую десятину; 6) бригадиру указов своих, не снесясь с П. и генеральной канцелярией, не посылать, и другие. Таким благоприятным разрешением своих ходатайств П. обязан был покровительству Меньшикова, обещавшего, ему кроме того, и впредь свою помощь. Объясняется это тем, что незадолго до этого времени Меньшикову был дан Скоропадским Почеп, к которому он хотел захватить Мглин и Баклань, и П. мог ему быть полезен в этом деле. Получив сенатский указ, П. поспешил 3-го декабря разослать по всей Малороссии универсал, в котором говорил о результате своих ходатайств и снова указывал на положение отправления правосудия.
Приведенный сенатский указ поставил в недоумение Вельяминова, так как находился в противоречии с данной ему инструкцией, и президент Коллегии вновь обратился в Сенат за разъяснениями. Например, инструкция поручала ему следить за тем, чтобы старшина не рассылала без ведома Коллегии универсалов, а по указу требовались лишь копии с них; таким образом, Вельяминов мог узнавать об распоряжениях П. только тогда, когда они были уже приведены в исполнение (например, учреждение П. асессоров генерального суда без ведома Вельяминова). По поводу лишних сборов Вельяминов сваливал вину на П., который не давал ему просимых ведомостей. Донесение это, ответное на жалобу П., Вельяминов послал 12-го декабря. Ободренный успехом своей первой жалобы, П. 13-го декабря отправил в Москву при канцеляристе Борзаковском заранее заготовленные челобитные, заключавшие в себе ходатайства: 1) об отмене "пожилого платежа за беглых великороссийской породы людей"; 2) об избрании, по возвращении царя из похода, вольными голосами нового гетмана, - обещание, данное царем через посланцев Рубца и Быковского; третья грамота заключала в себе благодарность за милостивый указ, присланный через Холодовича и Володьковского; в ней говорилось также о том, что Коллегия, будучи недовольна сенатским указом, не исполняет его "до повторной его величества резолюции"; кроме того, П. ходатайствовал теперь о том, чтобы были возвращены некоторые сборы, выдана часть индуктного сбора генеральной старшине и войсковой канцелярии и о прочих мелких "нуждах". Содержание этих грамот было таково, что они поддерживали только интересы одной старшины; на первую из них нельзя смотреть, как на результат желания облегчить участь посполитых, - сделано это было тоже в интересах старшины, ибо постой драгунских полков, обременительный для крестьян, был поэтому невыгоден и для державцев. Как относился П. к народу, "черни", видно из того, что он даже жаловался на излишнее внимание к нему Коллегии. Будучи представителем старшины, Полуботок не заботился о народе и был очень встревожен волнениями крестьян, о которых до него доходили не только слухи, но и письменные жалобы. Волнения эти возникли вследствие небывалого в Малороссии обложения маетностей старшины наравне с крестьянскими. Коллегия же, принимая жалобы крестьян, как бы поддерживала этим волнение и подрывала значение П., как наказного гетмана, рассылавшего по всем полкам приказ о том, чтобы крестьяне повсюду "отдавали послушенство" своим державцам. С целью поддержать свое значение среди старшины и угодить ей, что ему было необходимо в видах получения гетманской булавы, П. 13-го декабря разослал универсал об "ускромлении" крестьянских волнений, вызвавший протест со стороны Вельяминова. Последний, основываясь на том пункте инструкции, по которому ему поручалось наблюдать за тем, чтобы старшина не отягощала посполитых работами, и, в случае надобности, помогать последним "по истине", нашел, что универсал 13-го декабря, разосланный без его ведома уничтожает все сделанные им распоряжения на основании этого пункта. Верно поняв главное свое назначение - постепенно передать власть старшины русским чиновникам, - Вельяминов видел, что эта задача будет только тогда выполнена, когда народ поймет, что новая власть лучше прежней; универсал же 13-го декабря уничтожал эту новую власть в самом начале. Пока П. имел возможность противодействовать распоряжениям президента Коллегии, до тех пор последний не мог выполнить инструкцию, и посему, по мнению А. М. Лазаревского, универсал 13-го декабря едва ли не был главной причиной, побудившей Вельяминова ехать в Москву и там лично доложить государю о невозможности исполнить инструкцию рядом с последним сенатским указом. Однако, царь был еще в походе, и потому Вельяминову пришлось ждать его возвращения. П. же, опираясь на обещания Меньшикова, надеялся, что царь, по возвращении из похода, раз решит избрание нового гетмана. В таких ожиданиях с обеих сторон время прошло до рождественских праздников, в продолжение которых старшина "визитовала" Вельяминова; однако, П. и Вельяминов визитами не обменивались, а первый был у последнего только на банкете в день именин президента. Как раз в этот день было получено известие о возвращении царя из похода, вместе со слухом, что царь будет в Москве только проездом в Петербург. Этот слух встревожил П., так как ему гораздо лучше было подать заранее составленную челобитную об избрании нового гетмана именно в Москве, где тогда находились все его покровителя. Поэтому он, едва возвратившись с Вельяминовского банкета, написал письма к 24 избранным им депутатам, которые должны были придать челобитной характер просьбы всего народа и разослал их на следующий день через полковников, которым приказывал прислать избранных лиц в Глухов к 6-му января, снабдив их деньгами. В число лиц, избранных П. в депутацию, попали или люди знатного происхождения (Кочубей, Миклашевский, Бороздна и другие), или люди, известные ему своей преданностью (зять П. - Войцехович, Грабянка, Пироцкий и другие). Боясь излишней торопливостью испортить дело и не желая упускать удобного времени, а также тревожась за то, можно ли ему посылать депутацию без разрешения, П. послал письмо Меньшикову, в котором напоминал, что в "царской грамоте за подписанием светлейшего избрание нового гетмана отложено до счастливейшего возвращения его величества из далечайшего похода, когда исполнить обещано". 29-го декабря им были отправлены: письмо к Меньшикову и инструкция Борзаковскому, а на следующий день П. устроил банкет, на котором "как папы коллегианты, так и панове старшина генеральная довольно гуляли". Вельяминов, однако, на этом банкете не был. Ожидая известий из Москвы, П. задумал еще раз напомнить царю о данном им обещании избрать нового гетмана, выбрав предлогом для этого возвращение царя из похода, по поводу чего он хотел написать ему поздравление. Составив его 12-го января 1723 г., П., однако, не решился на отправку его, ибо был смущен полученным в это время из Москвы указом, коим, кроме одного, уже бывшего в Полтаве, коменданта, назначались еще три: в Чернигов, Переяславль и Стародуб. Коллегия, с своей стороны, прислала особое дополнение к этому указу; в нем говорилось, чтобы полковники тех городов, в которые назначались коменданты, исполняли бы требования последних "без всякой остановки". Как видно, "наказной гетман" не знал, что назначенные коменданты должны были впоследствии стать заместителями полковников, почему и поспешил подать в Сенат просьбу, в которой просил о том 1) чтобы комендантам было предоставлено право ведать исключительно гарнизонные дела, и 2) о том, чтобы коменданта в Стародубе не было, ибо в этом городе его раньше не бывало; кроме того, П. просил о том, чтобы коменданты вообще не были назначаемы в Малороссию, основывая свою просьбу на грамоте 1708 года, в которой было дано обещание вывести оттуда гарнизоны, как только шведы будут изгнаны. Ходатайство это было послано 16-го января вместе с письмом к Борзаковскому, которого П. просил уведомить о ходе порученных ему дел. П., видимо, не понимал, что Вельяминов в своем последнем дополнении к указу о комендантах являлся лишь разъяснителем требований самого царя и все еще надеялся охранить свою власть от притязаний Вельяминова. Поэтому он и писал президенту Коллегии, что распоряжения об исполнении полковниками требований комендантов сделано не будет, так как об этом предмете нет царского указа, а есть лишь инструкция, данная комендантам. Между тем, П. стал снова собирать депутацию для посылки ее в Москву, так как Борзаковский не доставлял ему никаких сведений. Лица, приглашенные им, письмами от 28-го декабря, собраться в Глухов к 6-му января 1723 года, в числе 24 человек, не съехались, и, таким образом, П. снова не удалось составить обширную депутацию от "всего народа". Но времени терять было нельзя, ибо Вельяминов в конце января выехал из Глухова в Москву; важно было, чтобы депутаты поехали вслед за ним. Поэтому П. принужден был ограничиться лишь шестью человеками, и им были "ординованы от всей Малороссии нарочные посланники": Василий Кочубей, поехавший с целью выхлопотать давно обещанное ему Полтавское полковничество, Степан Гамалея, Григорий Грабянка, Петр Войцехович, Иван Холодович и Иван Доброницкий. Люди эти, за исключением первого, малоизвестные, повезли 30-го января челобитные: со старой просьбой об избрании нового гетмана вольными голосами и с новой - о замещении вакантных должностей генеральной старшины и полковников "годными и заслуженными малороссийскими людьми". Кроме того, П. написал письмо к самому царю, снабдил посланцев просительными письмами ко всем влиятельным лицам того времени (Меньшикову, Головкину, Шафирову и прочим, - всего восемнадцати лицам) и уполномочил депутатов данной им инструкцией ходатайствовать "где надлежит": 1) об избрании нового гетмана, 2) об отмене похода в Астрахань, 3) о комендантах, чтоб в Стародубе вовсе не было, и чтобы в других городах они не мешались в дела полковничьего управления, 4) о невзыскивании "пожилого" за беглых великороссийских крестьян и о других мелких делах и наградах. Но время, выбранное для посылки депутатов в Москву, было самое неудобное, так как надежда П. на помощь Меньшикова была неосновательна; последний в это самое время потерпел неудачу в захвате земель около Почепа: царь, узнавший по возвращении из похода, о сенатском указе, узаконившем этот захват, приказал уничтожить его и вызвал в Москву дьяка Лосева, межевавшего Почепщину, вместе с причастными к этому лицами из малороссийской старшины; поэтому Меньшиков и не мог быть ходатаем за П. перед царем. Кроме того, Вельяминов уже был в Москве и лично доложил государю о встреченных им противодействиях со стороны П.; последний, однако, полагал, что Малороссия существовать без гетмана не может, тогда как царь думал иначе. Отправив посланцев, П. стал делать распоряжения о том, чтобы полковники выступали в Ладожский и Терский походы; выступление в последний, по царскому указу, должно было состояться в начале февраля. Апостол, которому поручалось командование казаками в Терском походе и хлопотавший о том, чтобы выступление было отложено до начала апреля, дабы можно было идти "по траве", нашел себе поддержку в П., который желал угодить старому Миргородскому полковнику. Но Коллегия настаивала на скорейшем выступлении, и П. принужден был 2-го февраля разослать универсал о выступлении в Терский поход, а на другой день послал гонца к Борзаковскому, чтобы тот усиленно хлопотал об отсрочке. Хлопоты, однако, ни к чему не привели, так как 18-го февраля был получен из Москвы указ о выступлении в Терский поход "зимним путем". Ладожский же откладывался до 1-го апреля. Разослав универсалы во исполнение указа 18-го февраля, П. жаловался царю на происходящие от подобных походов трудности для обывателей и, в заключение, просил об отмене вовсе похода в Ладогу. Челобитные эти посланы были в Сенат 21-го февраля вместе с письмом П. к Вельяминову, у которого "наказной гетман" просил предстательства в народных нуждах. Но на все ходатайства П. из Москвы не было прислано никакого ответа и приходили лишь одни дурные вести: сначала П. получил известие о смерти в Москве одного из самых преданных и ловких своих помощников - Андрея Борзаковского, а затем о том, что 20-го февраля скончался в Москве зять его и самый близкий из шести посланников - Петр Войцехович. Затем, в марте было получено известие, что царь покидает Москву и едет в Петербург, не разрешив ни одного из ходатайств П., представленных ему через Кочубея с товарищами. Узнав об этом, П. 17-го марта отправил к посланцам наставление, в котором говорил, что если они получили удовлетворение только "на малые какие интересы", то чтобы заняли у кого-нибудь денег и ехали в Петербург. П. убеждал депутатов, чтобы они всячески старались добиться разрешения отправленных через них ходатайств и написал письмо к находившемуся тогда в Москве по Почепскому делу генеральному есаулу Жураковскому, прося его принять участие в ходатайствах "за общенародный всей отчизны интерес", "а в особенности об избрании гетмана". Но находившиеся в Москве представители малороссийской старшины, должно быть, видя отношение к себе в столице, пали духом и не верили в возможность получения какого-либо результата и в конце марта стали выезжать из Москвы на родину; только Гамалея и Грабянка остались там, надеясь попасть в Петербург. Узнав об этом, П. писал им обоим, "похваляючи им тое, что они два по усердию своему к общему делу" остались в Москве, и убеждал "доходить порученные им интересы" во что бы то ни стало, для чего разрешал даже ехать в Петербург. Но на просьбы их о необходимых для этой поездки средствах П. отвечал советом занять у кого-либо из архиереев, скупясь, видимо, помочь им своими личными богатствами; оставленные без средств, Грабянка и Гамалея принуждены были вернуться на родину.
Причиной неудачи с последней челобитной П. считал малое число депутатов, для чего и решил послать к царю всех полковников, которые должны были взять по челобитной от своих полчан. Наказных полковников П. заохочивал к поездке в Петербург тем, что они могли стать "целыми" полковниками, о замещении вакантных урядов которых упоминалось в челобитной. Поэтому П. разослал письма к полковникам, приглашая их съехаться в Глухов. Для рассылки "листов" были употреблены канцеляристы, которые, в видах скрытия от Коллегии истинной цели их посылки, назначались якобы для того, чтобы произвести ревизию правильности назначения казаков в Терский и Ладожский походы, так как здесь были злоупотребления со стороны старшины. Но мысль П. о посылке новой депутации в Петербург не осуществилась: старшина, не разделявшая его личных интересов, отлично понимала бессилие личной власти "наказного гетмана" и оказывала ему открытое непослушание. В то время как П. собирался посылать новые челобитные, совершились факты, которые ясно указывали на результат доклада Вельяминова царю - усиление власти Малороссийской Коллегии. Так, последняя в конце марта разослала по всей Малороссии новых сборщиков, которые должны были собирать налоги как со старшины, так и с мещан. Об этом П. узнал только от полковников; делая запрос Коллегии, на каком основании последняя вновь устанавливает сборы, отмененные царским указом, он не получил никакого ответа. П., делая распоряжения вопреки указам Коллегии, не справлялся, откуда Коллегия берет власть, и потому его распоряжения часто оставались совершенно недействительными В конце апреля П. получил через Коллегию копию с указа Сената об отсрочке Ладожского похода. Сделав распоряжение о возвращении выступивших уже в поход казаков и донося царю об исполнении указа, П. просил царя, чтобы сенатские указы присылались по-прежнему прямо в Генеральную Канцелярию, а не через Коллегию, так как он видел в этом обиду для себя. Прося о том, чтобы "правление дел малороссийского народа" было оставлено во всей своей неприкосновенности, П. и не подозревал, что в это самое время оно уже было всецело передано Коллегии, и что сам он, как и его товарищи-правители, вызывались в Петербург.
Вельяминов, прибывший в Москву в начале февраля, жаловался царю на неисполнение П. его требований о доставлении сведений, касавшихся сборов, и вообще на противодействие старшины своим распоряжениям. Доклада, представленного при этом царю Вельяминовым, не сохранилось, но содержание его видно, главным образом, из тех вопросных пунктов, которые были предложены П. и его товарищам в сентябре 1723 года, а также из указа 16-го апреля 1723 года: Вельяминов жаловался на рассылку П. без ведома Коллегии указа 13-го декабря 1723 г. на самовольную раздачу старшиной маетностей, на назначение в генеральном суде должности асессоров, на злоупотребления в этом суде и т. п. Следствием жалоб Вельяминова были указы 27-го февраля и 16-го апреля 1723 года. Первый, объявленный гораздо позже (вероятно, по представлению Вельяминова, ожидавшего для этого более удобного времени), говорил о назначении, по желанию казаков и прочих служилых малороссиян, полковников из русских, но, вследствие представления Вельяминова, лица, предназначенные для замещения полковничьих урядов, сперва были посланы в Малороссию в качестве комендантов. Второй указ (16-го апреля) представлял собой свод решений Петра Великого на доклад Вельяминова и заключал в себе пункты: 1) об установлении сборов со всех без исключения, поровну; 2) о предоставлении Коллегии права разбирать жалобы казаков, поверстанных старшиной в крестьянство, и обращать их снова в казачье звание; 3) о составлении подворной переписи казачьего и крестьянского населения всей Малороссии; 4) о разрешении Коллегии сноситься с полковой старшиною, минуя Генеральную Канцелярию, если та будет медлить в исполнении распоряжений Коллегии; 5) о запрещении генеральной старшине рассылать универсалы "о важных делах" без предварительного утверждения их Коллегией; 6) об отмене разных "непотребных" сборов с народа, которые установлены были самой старшиной для личной пользы и о которых П. узнал от сборщиков (праздничные подарки, мазепщина, ярмарочный сбор и др.), и пункт 7) в котором было сказано: "что же П. и старшина, невзирая на данные им наши указы, послали некоторые указы без совету с президентом Коллегии, того ради велено для ответа быть сюда полковнику П. и из старшин - Савичу и Чарнышу". Вслед за этим указом, 29-го апреля, был издан другой, по которому князь Голицын (Михаил Михайлович) назначался главным командиром над всеми нерегулярными войсками, в том числе и малороссийскими казаками, с подчинением ему Малороссийской Коллегии "во всем том, что будет касаться до воинских отправлений".
Указ 16-го апреля 1723 года передавал всю власть гетмана Коллегии, и генеральная старшина должна была только исполнять ее распоряжения, как исполняла раньше распоряжения гетмана. Этим указом уничтожались все ее привилегии: она должна была теперь наравне с прочими платить налоги и лишилась возможности получать сборы, установленные ею самой с народа, который, таким образом, получал большую льготу. Поэтому Петр Великий боялся, что старшина не откажется от своих привилегий без протеста, для чего казаки, по приказу царя, и были выведены Голицыным "в поле" под видом опасности для Малороссии от татар, а обнародование указа было поручено усмотрению Вельяминова, приведшего его в исполнение по частям. Таким образом, статья указа об обложении маетностей старшины налогами была объявлена, как мы видели, еще в марте; другие же статьи Вельяминов решил привести в исполнение по своем возвращении в Глухов, для чего предварительно хотел удалить оттуда П. и товарищей. Указ о вызове П. с товарищами в Петербург был почему-то послан от имени киевского губернатора князя Голицына (Дмитрия), бывшего тогда в Москве, и привезен в Глухов 22-го мая курьером князем Енгалычевым. Указ смутил П. больше всего тем, что он не успел еще послать задуманной депутации, которая должна была прибыть в Петербург ранее его. Но так как времени для созыва большого числа депутатов было мало, то П. пришлось опять послать лишь несколько человек, а именно, бывших тогда в Глухове: Петра Корецкого и Ивана Кирпича - наказных полковников Стародубского и Переяславского, Григория Грабянку и канцеляристов Николая Ханенка и Дмитрия Быковского. В видах предупреждения подозрения царя насчет того, что челобитные посылались только старшиной, а не народом, к чему его могло побудить то обстоятельство, что челобитные отправлялись после вызова старшины в Петербург, в журнале Генеральной Канцелярии день отъезда депутации был помечен 13-го мая, тогда как на самом деле он произошел 24-го мая. Корецкий с товарищами повез три челобитные; первая из них заключала просьбы о избрании гетмана, о замещении полковничьих вакансий в Стародубе, Переяславе и Полтаве, об отмене "пожилого платежу" за беглых великороссийских людей, об уменьшении воинского постоя; вторая и третья - о возвращении из Коллегии неправильно взятых налогов, об уничтожении должности комендантов в Стародубе и Полтаве, о неправильном требовании Вельяминовым хлебного жалованья и проч. Как и при посылке предшествовавших депутаций, посланцы и на этот раз снабжены были письмами к Меньшикову, Головкину и другим влиятельным лицам того времени; кроме того, была составлена и послана челобитная к императрице с просьбой об исходатайствовании "пожелательного указа" и, в противность раньше бывшим, депутаты были снабжены деньгами на поездку из войсковой казны (около 700 рублей).
Отправив Корецкого, П. стал и сам собираться к отъезду, но решил еще раз попробовать собрать подписи от всего народа на новых челобитных, для чего и были вызваны полковники со старшиной в Глухов. С этой целью им были написаны письма к полковникам (кроме Танского и Толстого, так как П. знал, что они его все равно не послушаются) с просьбой "скоро-наскоро" прибыть в Глухов к 31-му мая, "понеже панове малороссийские имеют сих времен отъезжать в Петербург". 30-го мая П. отправил в Петербург нарочного Якова Карпеку с донесением о том, что "паны, правящие Малороссию, в указный путь готовы", и просил при этом царя выслать ему подорожную ввиду дальности и трудности пути; последней просьбой П. хотел лишь выиграть время для того, чтобы собрать старшину в Глухов, ибо он мог получить подорожную и от Вельяминова. Отъезд Карпеки состоялся 30-го мая, в журнале же генеральной канцелярии он опять был помечен раньше, - именно 23-им числом; П. хотел показать этим царю свою исполнительность, собравшись якобы к отъезду на другой день по получении указа о выезде. Карпека повез с собой наставление депутатам, которые должны были по нему стараться представить челобитные в Сенат до прибытия правителей и "в разрешение их доходить резолюций".
1-го июня возвратился в Глухов Вельяминов и стал торопить П. с отъездом; прибытие его, таким образом, должно было изменить планы П. Тотчас же им была послана в Канцелярию промемория, в которой сообщалось об указе 16-го апреля, за исключением статьи об отмене старшинских поборов с народа. В этой промемории Вельяминов снова требовал от П. сведений о сборах, но тот отвечал, что об этом было еще раньше объявлено в Коллегию (в августе 1722 года). Послав эту промеморию 5-го июня, Вельяминов на другой день отправил в Канцелярию указ Коллегии о выступлении казаков в поход под начальством Голицына. Разослав универсалы о выступлении в поход, П. спешил закончить челобитные, которые он хотел лично представить царю. Заготовлено их было две: одна должна была быть подписана генеральной старшиной и полковниками, а другая - полковой старшиной и сотниками. Но и на этот раз П. не удалось собрать много подписей: лица, приглашенные им письмами от 26-го мая, не приехали, и "наказной гетман" принужден был послать их 3-го июня с канцеляристом Филиппом Борзаковским для подписи в ближайший к Глухову Прилуцкий полк. Миргородскому полковнику Апостолу, только что возвратившемуся тогда из Царицынского похода, челобитную П. послать не успел, а отправил ему лишь копию с нее с просьбой послать ее вслед за правителями, если полковник пожелает этого. Решив не дожидаться возвращения Карпеки, П. стал собираться выезжать, к чему торопил и Вельяминов, выдавший ему подорожную, и 13-го июня он покинул Глухов, взяв с собой десять компанейцев для охраны и 800 рублей из войскового скарба, "на подъем панам правителям в дорогу" (400 рублей) и "на дорогу для всякой потребы" (400 рублей). Уезжал П. из Глухова, по-видимому, все еще с надеждами отстоять свои "права и вольности", ибо вез с собой новые челобитные, заключавшие в себе, главным образом, просьбы об освобождении старшинских имений от налогов. Оставшиеся в Глухове "правители войсковых дел и порядков" - генеральный есаул Василий Жураковский и генеральный бунчучный Яков Лизогуб - получили от П. поручение добыть дополнительные челобитные, и Жураковскому, разделявшему взгляды П., удалось достать таковые от полковников Апостола и Милорадовича. Отправлены эти челобитные были 18-го июля с Василием Быковским, который также повез составленную Жураковским челобитную об отмене налогов со старшинских имений; поводом к посылке этой челобитной послужи л полученный незадолго до этого времени (4-го июня) сенатский указ об отмене налогов, установленных старшиной. Около этого же времени был получен в Генеральной Канцелярии указ от 23-го июня, который, по-видимому, был ответом на челобитные, повезенные Корецким, и заключал в себе решительный отказ в избрании нового гетмана. Поводом к этому, как говорилось в указе, было то обстоятельство, что гетманы, начиная с Хмельницкого и до Скоропадского, все являлись изменниками, от чего терпело Московское государство, а особенно Малая Россия, почему для выбора верного человека в гетманы нужно его еще сыскать, а до этого устанавливалось правительство (Малороссийская Коллегия), - "и для того в сем деле докучать не надлежит". Последние слова этого указа могут достаточно объяснить причину ареста П. и его товарищей тотчас же вслед за получением так называемых Коломацких челобитных.
Жураковский и Лизогуб, оставшиеся за отъездом П. правителями в Глухове, занялись двумя важными делами: составлением, по поручению Коллегии, ревизской переписи всей Малороссии и походом Голицына. С этого времени в деле П. выступает Миргородский полковник Данило Апостол. Это был старейший и популярнейший полковник во всем "войске", человек ловкий, сумевший в продолжение 44 лет (с 1682 года) последовательно занимать уряд Миргородского полковника, что является единственным примером во всей истории Малороссии. Апостол не сочувствовал планам П., ибо сам искал булавы. Еще в феврале 1723 года, когда был получен указ о выступлении в поход в Астрахань казаков под начальством Апостола, он, не зная, как идти к достижению своих желаний, прямо написал к царю письмо, прося не об избрании нового гетмана, а о пожаловании его, Апостола, в эту должность за долгую и верную службу (хотя он и был замешан в деле Мазепы, явившись одним из главных его помощников, но ловко выпутался из него). В Глухов Апостол не ездил, ибо не желал помогать П., но когда ему была прислана, по поручению П., копия с челобитной, то Апостол к ней присоединился, ибо в ней говорилось лишь об отмене сборов со старшинских имений и об сокращении воинского постоя, а не об избрании гетмана. Челобитная эта была отослана П. 18-го июля, а в половине августа 1723 года Апостол, по приказу князя Голицына, выступил в поход к Буцкому броду. Воспользовавшись сбором всех полков в конце августа у речки Коломаха (Полтавского уезда), Апостол составил две челобитные от всего войска, чего не мог достигнуть П. Первая содержала в себе просьбы об отмене сборов и являлась переделкой Полуботковской, а вторая - об избрании нового гетмана, составленная самим Апостолом. Собраны были подписи, и в сентябре, вернувшись домой, Апостол передал челобитные в Генеральную Канцелярию. Выбранные Жураковским для отправки челобитных к царю сотники: Новгород-Северский - Семен Галецкий и Сенчанский - Кирилл Криштофенко, были арестованы Коллегией, которая, вероятно, имела указ не пускать больше посланцев в Петербург, и Жураковский 20-го октября послал с челобитными без ведома Коллегии канцеляриста Ивана Романовича. Эти челобитные, как увидим ниже, и явились главной причиной заключения П. и его товарищей в крепость.
Отправившись из Глухова 13-го июня, П. приехал в Москву и пробыл там около двух недель, с целью, вероятно, разузнать у своих покровителей о причине его вызова в Петербург. В Петербург он приехал с Савичем и Чарнышем 3-го августа и остановился в доме Бутурлина (князь-папа). Представление П. и его товарищей царю состоялось 6-го августа на острове Котлине и обошлось, по-видимому, благополучно, ибо затем "наказной гетман" "визитовал" разных вельмож, которые принимали его приветливо. Объяснений от П. никаких не требовали и вообще было видно, что целью вызова его в Петербург было лишь удаление его с товарищами из Глухова, дабы они не помешали Вельяминову своими противодействиями приводить в исполнение указ 16-го апреля. С этих пор П. уже действовал, не соображаясь с обстоятельствами, имея в виду лишь возвращение отнятых царем старшинских привилегий. Тогда как Петр, по возвращении из Персидского похода, задумал уничтожить обособление Малороссии, выставляя главной причиной этого уничтожения угнетение народа старшиной, П. старался как раз добиться обратного и своими новыми челобитными подал повод к тому, что царь на него разгневался. Несмотря на то, что ответ на все просьбы П. был дан в указе 16-го апреля, кроме вопроса об избрании нового гетмана, а указом 23-го июня велено этим "не докучать", П. все-таки надеялся отстоять "давнины". Прибыв в Петербург еще 3-го августа, П. все еще не решался подать привезенные им челобитные, но, ободренный несуровым приемом, решил подать не только их, но прибавить к ним еще новое ходатайство об уничтожении Малороссийской Коллегии и об учинении вместо нее генерального суда "в седьми персонах". Привести это последнее намерение в исполнение было нетрудно, так как у П., кроме челобитных, был еще с собой особый "бланкет", на котором были собраны лишь одни подписи старшины, и куда было легко переписать челобитную в измененном виде (этот "бланкет" был заготовлен под тем предлогом, что в Петербурге могло понадобиться изложить челобитные по-великорусски). 13-го сентября произошла подача челобитных: одна (с просьбой о ненарушимом содержании судов) была подана в Иностранную Коллегию, а другая - в Сенат. Петр Великий, знавший, что старшина злоупотребляет именем народа, говоря, что челобитные исходят от него, разгневался на П. за его настойчивость, а особенно за то, что П. просил об уничтожении Малороссийской Коллегии, без которой немыслимы были те нововведения в Малороссии, которые задуманы были Петром. Поэтому, вслед за подачей П. челобитных, Петр Великий послал бригадира Румянцева в Малороссию с целью разузнать, насколько народ действительно участвовал в составлении челобитных, а, кроме того, приказал допросить П. и его товарищей по тем пунктам, которые были представлены Вельяминовым весной в доказательство противодействий П. распоряжениям Коллегии. Допрос производился в Тайной Канцелярии; П. и его товарищей допрашивали, главным образом, по пунктам относительно установления должности "асессоров" в Генеральном Суде, рассылки устрашительных для крестьян универсалов без ведома Коллегии и некоторых злоупотреблений старшины при назначении урядников. На эти обвинения П., а частью Савич и Чарныш, иногда уклонявшиеся под разными причинами от ответов, могли дать удовлетворительные объяснения; вообще по этим отдельным случаям нельзя было вывести какого-либо определенного заключения без расследования их на месте, и потому весь этот допрос носит характер случайный, вызванный гневом царя на П. по поводу поданных им 13-го сентября челобитных На этот случайный характер допроса указывает и то обстоятельство, что Румянцев не уезжал еще в Малороссию. Поездки его в Малороссию П. сильно боялся, ибо знал, что при расследовании окажется, насколько не только чернь, но и старшина мало знает о челобитных вообще и о включении в них пункта об уничтожении Малороссийской Коллегии в особенности. Кроме того, можно было ожидать, что народ подаст Румянцеву множество жалоб на старшину, о которой, именно, ходатайствовал П. в своих челобитных. Поэтому П. хотел предупредить близких ему людей о приезде Румянцева, чтобы не дать ему возможности собрать на месте улик старшине в тех насилиях, ради которых и учреждена была, по словам царя, Малороссийская Коллегия. С этой целью П. отправил с Быковским письма к Жураковскому и Лизогубу и приложил к ним подробное наставление, как действовать ввиду приезда Румянцева; наставление это было составлено Николаем Ханенком и заключало в себе советы старшине о том, чтобы та поспешила, в каждом данном случае, загладить свои злоупотребления, "наградив обидимых для своей пользы". Для сведения были приложены к письмам и копии с челобитных, поданных 13-го сентября.
В то время, как П. отправлял в Малороссию Быковского, прибыл 10-го ноября с Коломацкими челобитными Романович и тотчас же подал их Петру. Царь выходил в это время из церкви св. Троицы, принял челобитные и зашел в кофейный дом для их прочтения. По прочтении их царь тотчас же "с великим гневом и яростию" велел генерал-майору А. И. Ушакову взять под караул П., Савича, Чарныша и всех, кто с ними тогда был. Ото всех их тотчас же были отвязаны сабли, и они отправлены в Петропавловскую крепость. Вместе с П., Савичем и Чарнышом были еще арестованы: Грабянка, Кирпич, Корецкий, Володьковский, Ханенко, Быковский, Романович и другие мелкие и малоизвестные урядники. Коломацкие челобитные, привезенные Романовичем, истощили терпение царя, тем более, что в них снова говорилось об избрании гетмана, чем не велено "докучать" указом от 23-го апреля, и хотя П., может быть, и не было известно содержание их, пришлось отвечать ему. Гнев царя был поддержан еще тем, что при аресте имущества П. и его товарищей был найден черновик мемории Николая Ханенко, и таким образом царь убедился в том, что старшина в своих ходатайствах лишь прикрывается именем народа. Вслед за арестом П-ка немедленно выехал в Малороссию для производства следствия Румянцев, который получил приказ забрать бумаги арестованной старшины и в Малороссии. Но П. успел предупредить близких и старшину о приезде Румянцева через своего слугу поляка Николая Лаговича, передавшего изустно содержание мемории. Таким образом, бумаги П. были частью сожжены в Глухове, а частью отправлены в далекое, находившееся в Лебединском уезде, село Михайловку, принадлежавшее ему. Жураковский и Лизогуб также были предупреждены, разослали по полкам "научительные пункты", как поступать с Румянцевым, и советовали старшине кончать свои дела миром, "награждая обидимых для своей пользы"; этому подавал пример и сам Жураковский, который стал усердно разбирать жалобы и удовлетворял "обидимых".
Румянцев прибыл в Глухов 24-го ноября вместе со своими помощниками: братом Никитой и зятем графом Муравьевым. Произведя несколько арестов (канцеляриста Валькевича, сотников Галецкого и Криштофенко), Румянцев начал объезд Малороссии 13-го декабря со Стародубского полка и закончил его в первых числах февраля 1724 года. При объезде Румянцевым Малороссии ему было подано множество жалоб от народа на притеснения от старшины; разбором этих жалоб занимались все лето 1724 года особо назначенные им лица. Из произведенного Румянцевым следствия выяснилось, что народ не принимал никакого участия в составлении челобитных. Им были арестованы и отправлены в Петербург: Апостол, Жураковский, Лизогуб, Галецкий, Криштофенко, Валькевич и Данило Забела; имения П., Савича, Чарныша и Апостола были конфискованы. На место смещенной Румянцевым старшины были назначены, по указанию Петра, такие лица, которые "к делу П. не приставали и желали быть Коллегии". Такими новыми правителями Генеральной Канцелярии явились: Иван Левенец, Федор Потребич-Гречаный и Иван Мануйлович. Румянцеву поручено было также исследовать возникшие по доносу Псковского епископа Феофана Прокоповича подозрения о сношениях П. с Орликом, но расследование Румянцева показало, что они были неосновательны. Письмо же царя от 14-го марта 1724 года о том, чтобы Румянцев расследовал, справедлив ли донос на П. с товарищами в том, что ими было послано письмо в Запорожье из Петербурга, не застало Румянцева в Глухове, откуда он выехал 15-го марта. По возвращении своем в Петербург Румянцев, таким образом, удостоверил тот факт, что народ не принимал никакого участия в составлении челобитных, поданных П. с товарищами. Особенно много материала для обвинения П. дали Петр Валькевич и Данило Забела, которые, будучи недовольны на "наказного гетмана", являлись добровольными обвинителями его перед царем.
Допрос, начатый в половине сентября по пунктам Вельяминова и касавшийся вопросов о назначении "асессоров", рассылки универсала о повиновении крестьян своим державцам и т. п., был закончен в этом же месяце; допрос же по обвинению П. в подлоге челобитной, поданной 13-го сентября, посылке Лаговича, сношениях "Орликом и Запорожьем был произведен весной 1724 года. Следствие Румянцева успокоило царя в том отношении, что он убедился в невозможности серьезного протеста со стороны народа его нововведениям в Малороссии; заявления П. являлись, таким образом, протестом только одной старшины, которая к тому же была разъединена не только с народом, но и между собой. Поэтому царь и не поступил с П. и его товарищами так круто, как он поступал вообще с противниками своих предначинаний. Неизвестно, как бы поступил Петр Великий с П. и его товарищами, но сам П. не дождался решения своей участи: он скончался в Петропавловской крепости 18-го декабря 1724 года (у Маркевича 17-го) и погребен 29-го декабря при церкви св. Самсония, за Малой Невою, в С.-Петербурге.
Автор "Истории Руссов" (по всей вероятности, Г. А. Полетика - см. выше), а вслед за ним историки Малороссии, Д. Н. Бантыш-Каменский и А. Маркович, выставляют Полуботка героем, защитником старины и народа. Однако, это мнение противоречит действительности. Вся деятельность Полуботка, которой вышеупомянутые историки стараются придать оттенок гражданской доблести, представляет лишь удивительный пример настойчивости в достижении раз намеченных целей и свидетельствует только о том, что П. действовал в своих личных интересах, состоявших, главным образом, в достижении гетманской булавы. Не только нельзя сказать, что П. являлся борцом за народ, интересы которого шли вразрез с интересами его и старшины, но нельзя его назвать и выразителем желаний этой последней (как думает о нем A. M. Лазаревский), ибо старшина, как мы видели, постоянно отказывала П. в своем содействии. Сильно стесненный в своей власти Коллегией, П. ходатайствовал об ее уничтожении, тогда как народ понимал, что та старшина, которая беззаконно наживалась на его счет, не могла стать его заступницей, и радовался учреждению Коллегии, куда он подавал множество жалоб, не надеясь получить удовлетворения их местным судом. Нельзя верить и подлинности приводимой у Бантыш-Каменского речи, будто бы сказанной П. при аресте его 10-го ноября 1723 года: зная горячий характер императора Петра Великого, трудно предположить, чтобы он выслушал до конца длинную и дерзкую речь П.; к тому же и язык речи сразу изобличает подделку. По мнению H. И. Костомарова, П. был лишь одной из жертв, принесенных для государственных целей, которые во всей деятельности Петра всегда стояли на первом плане.
А. М. Лазаревский, "Павел Полуботок", очерк из истории Малороссии XVIII века - "Русский Архив" 1880 г., кн. I, стр. 137-209; Н. И. Костомаров, "Павел Полуботок"-"Русская Старина" 1876 г., т. XV, стр. 500-525; Я. Ш., "Павел Полуботок, полковник Черниговский" (1705-1724), к портрету - "Киевская Старина" 1890 г., декабрь, стр. 522-538; А. Я. Ефименко, " Двенадцать пунктов Вельяминова"-"Киевская Старина" 1888 г., кн. X; Д. Онацкий, "К родословной Полуботок" - ibid. 1887 г., № 2, стр. 365-366; гр. Милорадович, "Малороссийское дворянство", Чернигов, 1891 г., стр. 6-9; кн. А. Б. Лобанов-Ростовский, "Русская родословная книга", т. II, СПб. 1895 г., стр. 118-120; Д. Н. Бантыш-Каменский, "История Малой России", изд. 4-е, Киев. 1903 г., стр. 399, 400, 421, 424, 425, 427-432; А. Маркевич, "История Малороссии", Москва. 1842-1843; А. Лазаревский, "Черниговская летопись по новому списку (1587-1725) и "Коломацкие челобитные", К. 1890 г., стр. 80, 31-35; Из архива графа Г. А. Милорадовича (оттиски из "Черниговских Губернских Ведомостей"), стр. 13-53; "Краткое историческое описание о Малой России", стр. 39-40; А. М. Лазаревский, "Описание Старой Малороссии", т. I, "Полк Стародубский", Киев. 1889 г.. стр. 38; т. II, "Полк Нежинский", Киев. 1893 г., стр. 329, 520; т. III, "Полк Прилуцкий", Киев. 1902 г., стр. 40-41, 128, 256, 302, 371; "Летопись Самовидца", Киев. 1878 г., стр. 304, 306, 307-309; Шерер, "Annales de la Petite Russie" (речь Полуботка); граф Милорадович, "О роде дворян Полуботок", Киев. 1870 г.; он же, "Акты фамилии Полуботок с 1669-1734 г. Чернигов. 1889 г.; А. Лазаревский, "Говорил ли Полуботок Петру Великому речь, приводимую Конисским?"-"Основа", 1861 г., № 8, стр. 9-13; Бантыш-Каменский, "Словарь достопамятных людей русской земли", ч. IV, М. 1836, стр. 164-170; "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. 24, стр. 382; "Энциклопедический словарь Старчевского", СПб. 1854 г., т. IX, ч. I, стр. 251; В. Н. Строев, "Павел Полуботок" - "Журнал для всех" 1902 г.; "Дневник Марковича", ч. I, стр. 6, 14, 202; Лазаревский, "Из семейной хроники Берлов"-"Киевская Старина" 1889 г., № 1, стр. 101-133; гр. Милорадович, "Опись имуществу Полуботка" "Чтения в Московском Обществе Истории и Древностей" 1862 г., кн. III, смесь, стр. 1-90; "Акты, до маетностей Полуботков относящиеся", ibid., стр. 91-133; "История Руссов"; Ригельман, "Летописное повествование о Малой России", ч. III, стр. 50; Соловьев, "История России), изд. 2-е, т. XVIII, стр. 229, 231, 234, 235, 238; "Сборник Императорского Русского Исторического Общества", т. III, стр. 352, 395; "Полное Собрание законов", т. VII, №№ 4173, 4196, 4200, 4252; "Описание всех обитающих в Российском Государстве народов", СПб. 1799 г., ч, IV, стр. 324; "Записки Черниговского губернского статистического Комитета", вып. I, стр. 58; "Генеральное следствие о маетностях Черниговского полка", Чернигов. 1892 г.; А. Лазаревский, "Обозрение Румянцевской описи Малороссии", Чернигов. 1866 г.; он же, "Украинские исторические мелочи", Киев. 1901 г., стр. 26 - 27; "Труды Археографической комиссии Московского Археологического Общества" 1901 г., т. II, вып. I, стр. 149 - 150; "Вестник всемирной истории" 1901 г., № 2, стр. 205; "Генеральное следствие о маетностях Переяславского полка" - "Сборник Харьковского историко-филологического Общества", т. 8, Харьков. 1896 г., стр. 244 -288.
Вад. Модзалевский.
{Половцов}
Полуботок, Павел Леонтьевич
Полковник и наказный гетман малороссийский. После измены Мазепы П. был одним из двух кандидатов на гетманскую булаву, но Петр Великий выбрал слабого Скоропадского, а о П. выразился так: "этот очень хитер, он может Мазепе уравниться". Пожалованными грамотами за П. было утверждено более 2000 дворов, и он сделался одним из. первых богачей в Малороссии, жил широко и даже держал у себя "двор" наподобие гетманского. По смерти Скоропадского ему "обще с генеральною старшиною" поручено было впредь до избрания нового гетмана ведать малороссийскими делами; но в это же время была учреждена "малороссийская коллегия" с целью ослабить значение местного самоуправления и защищать простой народ от старшин. Вельяминов, стоявший во главе коллегии, сказал однажды П. с товарищами: "согну я вас, что и другие треснут. Уже ваши давнины перемнить велено, а поступать с вами по новому". П. решился всячески бороться на легальной почве с Вельяминовым и его новшествами. Вначале, казалось, успех склонялся на сторону П. и малороссийских автономистов; Сенат, которому они жаловались на Вельяминова, отменил многие из его распоряжений; сторону П. держал из личных, корыстных побуждений и Меншиков. Вельяминов жаловался на непослушание П. царю. Результатом жалобы были указы 1723 г., предоставившие еще более значительную власть малороссийской коллегии; к ней переходила вся прежняя гетманская власть; на полковничьи уряды велено было назначать не малороссиян, а великорусов. П. и его два главные помощника (Савич и Черныш) вызваны были для объяснений в Петербург. Между тем П. "докучал" царю депутациями и челобитными о выборе гетмана и уничтожении коллегии. Петра это сильно раздражало; он послал в Малороссию Румянцева произвести следствие о челобитных, подававшихся П. от имени народа, а П. с товарищами велел посадить в Петропавловскую крепость. Имущество П. было описано. П. умер в крепости в декабре 1724 г. Личность П., очевидно - вследствие его печальной участи, была окружена впоследствии ореолом мученичества и идеализирована. Неизвестный автор "Истории Руссов" вложил ему в уста смелую обличительную речь, которую он будто бы сказал Петру Великому. Под портретом П. в 1-м изд. "Истории Малороссии" Бантыш-Каменского приводится отрывок этой апокрифической речи: "вступаючись за отчизну, я не боюсь ни кандалов, ни тюрьмы, и для меня лучше найгоршою смертью умерти, як дивитися на повшехну гибель моих земляков". См. монографии Лазаревского ("Русский архив", 1880, I) и Костомарова ("Историч. монографии", т. XIV).
- [около 1660 ‒ 18(29).12.1723, Петербург], украинский военный деятель. В 1706‒22 черниговский полковник. В 1722‒23 наказной гетман Левобережной Украины. Во время измены И. Мазепы в 1708 был в числе четырёх полковников, оставшихся верными Петру I.… … - полковник и наказный гетман малороссийский. После измены Мазепы П. был одним из двух кандидатов на гетманскую булаву, но Петр Великий выбрал слабого Скоропадского, а о П. выразился так: этот очень хитер, он может Мазепе уравниться. Пожалованными … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
- (ок. 1660 29 ноября 1724) «наказной гетман» (исполняющий обязанности гетмана) Украины (1722 1724) после смерти Ивана Скоропадского, черниговский полковник. Выступал против ограничений украинского суверенитета. Арестован по приказу Петра I,… … Википедия
Полуботок, Павел Леонтьевич Павел Леонтьевич Полуботок. Гравюра начала XIX века. Павел Леонтьевич Полуботок (Полуботко) (ок. 1660 29 ноября 1724) «наказной гетман» (исполняющий обязанности гетмана) Украины (1722 1724) после см … Википедия
Павел Леонтьевич (ок. 1660 18.XII.1723) укр. казацкий полковник, наказной гетман. С 1706 черниговский полковник. Во время измены И. Мазепы в 1709 был в числе четырех полковников, оставшихся верными Петру I. Самый богатый феодал на Левобережной… … Советская историческая энциклопедия
Черниговский полковник и наказной гетман Малороссийский; сын Леонтия Артемьевича Полуботка, родился около 1660 года и около 1680 года женился на племяннице гетмана Самойловича, дочери Лебединского священника и сестре Гадяцкого полковника Михаила Самойловича - Евфимии Васильевне Самойлович.
Благодаря этому браку, отец его, а также и он сам стали близкими людьми к гетману.
Но с низложением Самойловича П. вместе с отцом попал в немилость у Мазепы, чему особенно способствовал случай, происшедший в Москве между П. и Михаилом Самойловичем (о нем см. Леонтий П.): П. был взят вместе с отцом под стражу, но вскоре освобожден.
Тем не менее, Мазепа, лишив отца его Переяславского полковничества, не давал никакого уряда и П.: последний до самого 1705 года числился лишь "знатным товарищем" Черниговского полка и занимался хозяйством, скупая в свои руки разные земли и селя на них людей. Но когда, за смертью Черниговского полковника Ефима Лизогуба (1705 г.), уряд этот остался свободным, Мазепа заместил его по неизвестной причине Полуботком.
Тем не менее, и здесь П. остается совершенно незаметным человеком и лишь в измену Мазепы он выступает, как историческая личность. 6-го ноября 1708 года П. явился на раду, созванную, по приказу царя, для избрания гетмана, в Глухове, куда собрались и остальные, оставшиеся верными царю полковники.
Из десяти полковников верными остались лишь четверо, и, по свидетельству Ригельмана, лично знавшего современников П., последний являлся едва ли не первым кандидатом на гетманскую булаву.
Среди товарищей он выделялся по своему уму: современники отзываются о нем, вообще, как об умном, но упрямом человеке.
Однако, Петр I, находившийся на раде, отнесся с недоверием к П., указав на его хитрость, и, благодаря принятым мерам, выбор пал на Скоропадского, человека безличного и неспособного ни на какие новые замыслы, т. е. такого, какого в данное время царь и находил нужным поставить гетманом.
П. понимал свое выгодное положение, основанное на том, что он остался верен царю и, подобно Кочубеям, которые сумели воспользоваться в это же время казнью их отца, выпросил у царя, тут же в Глухове, новые местности, тогда как другие лишь просили подтверждения старых.
Очевидно, П. знал, что Петр должен его вознаградить за устранение от гетманства, и в своих расчетах не ошибся: в царской грамоте, подписанной через неделю после рады 1708 года, П. были пожалованы имения, оставшиеся после его шурина, Гадяцкого полковника Михаила Самойловича, в Сумском полку (села: Михайловка, Озак, Буймер и Грунь) и село Коровинцы (Лубенского полка), отобранное от Ивана Обидовского, племянника Мазепы.
Затем, когда Петр был в Лебедине и судил там сторонников Мазепы, П. снова получил от него имения (22-го декабря 1708 г.) - местечко Любеч, в Черниговском полку, с приселками и деревнями.
По этим двум грамотам П. получил более двух тысяч дворов и стал самым богатым "державцею" в Малороссии; лишение гетманства было вполне вознаграждено, и сам гетман завидовал богатству Черниговского полковника.
Последующие годы П. употребил на собирание новых земельных богатств, которые у него были огромны.
В своих стремлениях к личному обогащению на счет своих же полчан П. встречал мало противодействия со стороны гетмана.
При Скоропадском, когда Московское правительство старалось сузить пределы гетманской власти, полковники, в том числе и П., довели произвол своей власти до крайних пределов; гетман же, если к нему и поступали жалобы на полковников, не мог не только смещать их, но и судить.
Бессилие власти гетмана по отношению к полковникам П. отлично понимал и пользовался этим обстоятельством для своих целей. С тех же пор (1714 г.), когда П. выдал свою дочь за любимого племянника гетманши Скоропадской - Якова Марковича, он стал еще больше злоупотреблять властью.
Он окружил себя роскошью, завел "двор", подобный гетманскому, и имел у себя на службе шляхтичей, которых часто проводил в сотники и "товариство" Черниговского полка, т. е. в казаки.При таком богатстве, Полуботку не доставало лишь гетманской булавы, которую он мог получить еще в 1708 году, но не получил только потому, что ему не было оказано доверия от царя. В 1718 году П. ездил в Москву с гетманом Скоропадским "для поклонения царскому величеству", в 1721 г. ходил с казаками в Ладогу "на дело канала" и вообще служил верно и тихо, не возбуждая против себя особенно громких жалоб за притеснения, как это случилось с полковниками Галаганом, Марковичем и генеральным судьей Чарнышом.
С отъездом, в 1722 году, Скоропадского в Москву "в отданем своего поклону императорскому величеству", правление в Малороссии было поручено П., который всю первую половину этого года замещал гетмана.
Таким образом, и народ привык видеть в П. будущего гетмана.
Скоропадский вернулся из Москвы совершенно больным, и П., бывший в это время в своем полковом городе Чернигове, прибыл в Глухов и донес ему о своих распоряжениях во время пребывания гетмана в Москве. 1-го июля 1722 года П. "ясневельможному болезненному кланялся", а 3-го июля Скоропадский скончался, поручив правление дел П. При его кончине присутствовали: П., Маркович, генеральный писарь Савич и генеральный есаул Жураковский, которые и донесли в Сенат о смерти Скоропадского, а также о том, что ведение дел покойным гетманом было поручено П. Донесете это было отправлено 5-го июля с кучером гетмана Скоропадского Зайцем, а 7-го, после похорон гетмана в Гамалеевском монастыре, П. вместе со старшиной вернулся в Глухов.
Разослав немедленно во все полки универсалы с приказом, чтобы старшина и чернь были в прежнем состоянии и не выдумывали бы "легкомыслия", П. решил отправить новых посланцев к царю, ибо от Зайца он не рассчитывал узнать о результатах своего донесения.
Выбор его пал на войсковых товарищей Семена Рубца и Василия Быковского, которых П. уполномочил лично ходатайствовать перед царем о избрании нового гетмана.
По прибытии их в Москву, они были отправлены Сенатом в Астрахань, где им велено было ожидать государя, который, будучи в Москве, собирался в Персидский поход. Когда Петр прибыл в Астрахань, Рубец и Быковский ему там представились и получили обещание об избрании гетмана по возвращении царя из похода.
П. был уверен в том, что на этот раз гетманская булава его не минует, ибо единственный его соперник - полковник Миргородский Данило Апостол был в Персидском походе, далеко от Малороссии, к тому же он был замешан в деле Мазепы.
Отправив посланцев, П. съездил к себе в имения, чтобы заняться хозяйством, а затем возвратился в Глухов, где нашел присланный из Сената указ, по которому он до избрания нового гетмана должен был ведать "малороссийские порядки" вместе с генеральной старшиной, и, кроме того, его уже здесь ждал бригадир Вельяминов, президент только что учрежденной Малороссийской Коллегии.
Указ Сената, сам по себе, мало обеспокоил П., ибо, хотя ему и приходилось теперь не единолично вершить дела, а советоваться с товарищами, зато последние были таковы, что он мог быть в их среде человеком совершенно самостоятельным.
Действительно, состав генеральной старшины был таков: судья Чарныш - человек, совершенно потерявший доверие Московского правительства; писарь Савич - по своей должности был лишь начальником гетманской канцелярии; есаул Жураковский и бунчучный Лизогуб - люди довольно безличные.
Но приезд Вельяминова, совершившийся 21-го июля, сильно встревожил П., ибо он знал цель учреждения Малороссийской Коллегии - уничтожение власти гетмана посредством передачи ее по частям великорусским чиновникам - и знал ту инструкцию, которую привез с собой президент Коллегии и печатные экземпляры которой еще при жизни Скоропадского были разосланы по Малороссии.
Инструкцией этой Вельяминову давалась власть совершенно парализовать значение гетмана, и очевидно, что смерть Скоропадского Петру показалась достаточно удобным моментом для того, чтобы привести в исполнение свой план уничтожения гетманской власти.
Если, однако, Коллегия уничтожала власть гетмана, то еще оставалась старшина, которая за последнее время (т. е. время гетманства Скоропадского) успела крайне развить свое самовластие и не могла добровольно отказаться от одной из главных своих привилегий - права распоряжаться имуществом подведомственного им народа, что уничтожалось Коллегией.
Таким образом, П., стоявший во главе местного управления, должен был или сделаться помощником Вельяминова в проведении им новых порядков в Малороссию, или же стать заодно со старшиной и явиться противником нововведений.
Отказаться от старых порядков, при существовании которых старшина только и была богата и знатна, было невозможно, - и "наказной гетман" сразу же стал противодействовать Вельяминову, с целью охранения своих и старшинских интересов.
Последовавшая затем борьба между П. и Вельяминовым показала, однако, что правильнее всего смотреть на П., как на борца за свои собственные, а не за старшинские интересы, которые заключались, главным образом, в искании им гетманской булавы.
На другой день по возвращении в Глухов, П. вместе с генеральным писарем Савичем и есаулом Жураковским были у Вельяминова, "где особого разговора с собой не имели", а П. получил лишь первый указ Малороссийской Коллегии.
В этом указе ему предлагалось немедленно же вызвать в Глухов, для ответа, Погарского сотника Галецкого по жалобе на него жителей села Витемли.
В ответе на это требование Коллегии П. старался показать Вельяминову, что он будет исполнять требования последнего только на точном основании инструкции: в инструкции уже было сказано, что Коллегия может разбирать только такие дела, которые уже были на суде полковничьем или генеральном и возникали вновь лишь по апелляции на прежние решения.
Поэтому-то П. и дал отрицательный ответ Вельяминову, говоря, что дело должно сперва быть разобрано в Генеральном Суде и жители села Витемли должны подать жалобу сперва ему, П. Сохраняя свою самостоятельность, П. разослал, затем, во все полки универсалы, в которых говорил, что "правление дел" содержит он, полковник Черниговский, и что поэтому всякий, имеющий жалобу, должен обращаться к нему. Вельяминов, отсылая 11-го августа 1722 года первое свое донесение в Сенат, даже и не упомянул о первом столкновении своем с П.; из этого видно, как мало значения придавал президент Коллегии противодействию Черниговского полковника.
Напротив, он писал, что "по всей Малороссии состоит все благополучно и посполитые малороссияне объявленную им по печатным листам Его Императорского Величества милость (указ об учреждении Малороссийской Коллегии) с радостью приемлют". Кроме того, Вельяминов сообщал, что народ, подавая многочисленные жалобы на старшину, высказывает желание судиться "по указам Его Императорского Величества, а не по их правам". Вельяминов, основываясь на данной ему инструкции, должен был упорядочить в Малороссии администрацию, суды и общественную казну. В общем, по инструкции, данной 16-го июня 1722 года, он был обязан: 1) приминать и разрешать жалобы на постановления всех административных и судебных учреждений Малороссии; 2) привести в известность всякие денежные и хлебные сборы и затем собирать их в царскую казну, уплачивая из них жалованье компанейским и сердюцким полкам; и 3) наблюдать, чтобы казаки и посполитье не были отягощаемы работами со стороны полковой и сотенной старшины.
Все эти отрасли гетманской власти, передаваемые в руки Вельяминова, были, действительно, в полнейшем беспорядке: те "права и вольности", по которым якобы управлялся малороссийский народ, постоянно изменялись по произволу всех урядников, начиная с гетмана и кончая сотником, не будучи никогда точно определены.
Народ в особенности страдал от алчной старшины, которая, не довольствуясь даваемыми ей от гетманов маетностями, производила захваты и насильные покупки земель у своих полчан и сотнян, коих, к тому же, часто верстала в посполитье (крестьяне); суда же на старшину народ не мог добиться, ибо судебная власть сосредоточивалась в руках самой же старшины.
Положение простого крестьянина в Малороссии было известно в Москве, но Вельяминов был бессилен ограничить произвол "державцы", пока существовал прежний строй гетманщины.
Тем не менее, он пытался приводить в исполнение свою инструкцию, и в половине августа 1722 г. П. получил от него указ о "неупотреблении до жадных (т. е. никаких) работизн казаков и невзимании у них накладов, когда к суду явятся". Следствием этого указа Коллегии был универсал П., разосланный по полкам, приблизительно того же содержания, как и указ Вельяминова: в нем запрещалось употреблять казаков до "приватных работизн" под угрозой строгого наказания и указывался порядок разбирательства судебных дел. Универсал этот, разосланный 19-го августа 1722 года, показывает, что П. известны были злоупотребления старшины и неудовлетворительное состояние судов; исполнение же его всецело зависело от самих полковников, но последние не подавали никаких надежд на исправление.
Из шести полковников того времени (четыре полковничьих уряда оставались вакантными), на четверых П. не мог совершенно рассчитывать, ибо они (выкрест Маркович, серб Милорадович, запорожец Галаган и вoлох Танский) были известны в Малороссии своими насилиями; остальные же два: Апостол и Толстой, хотя и могли сочувствовать намерениям П., но первый был слишком стар, чтобы изменить существующий порядок, а второй хорошо сознавал свое бессилие, когда дело доходило до ограждения народа от притеснений старшины.
Что касается до первых четырех полковников, то все они, кроме того, еще были поставлены самим царем, как люди "непоколебимой" верности, Скоропадского совершенно не слушались, а за П. не признавали никакой власти.
Поэтому, рассчитывать на искоренение злоупотреблений старшины по отношению к народу П. не мог, ибо для этого ему прежде всего нужно было бы сместить полковников, поставленных самим же царем. Вследствие этого, областью, в которой П. мог еще произвести кой-какие улучшения, был лишь Генеральный суд, потерявший во время гетманства Скоропадского всякое значение, ибо генеральный судья Чарныш подолгу проводил время в отлучках, а в его отсутствие отправление правосудия совершенно прекращалось.
Однако, прямо идти против Чарныша, как одного из членов старшины, П. не мог и поэтому ограничился здесь полумерой, введя в Генеральный суд четырех "асессоров" (второстепенных судей), чтобы ускорить производство дел и тем избавить суд от нареканий за чрезмерную "волокиту". Это особенно важно было теперь, так как Вельяминову было доставлено множество жалоб, которые ему подавал народ, надеясь на поддержку Коллегии.
Асессорами избраны были: Пироцкий, Тарасевич, Уманец и Чуйкович, - лица из среды самой же старшины, почему, по своему положению, они и являлись лишь исполнителями указаний П. и генеральной старшины.
Что касается действий Вельяминова в отношении улучшения быта народа, то он был бессилен здесь что-либо сделать, так как власти смещать полковников он не имел, судебная власть, положенная ему по инструкции, была слишком неопределенна, чтобы он мог при ее помощи сдерживать произвол старшины.
Поэтому, главное свое внимание он обратил на те денежные и хлебные сборы, наличное состояние которых по инструкции ему предлагалось привести в известность и установить порядок их собирания.
П. уже в первых числах августа 1722 г. получил от Вельяминова приказ о доставлении ему "обстоятельной ведомости" о всех сборах, которые должны были поступать в казну на основании статей Богдана Хмельницкого, с сообщением сведений, касавшихся количества их, назначения и предметов обложения.
Однако, П. невозможно было дать точных ответов на требования Вельяминова, ибо, во-первых, сборы эти были разнообразны и неопределенны, а во-вторых, все они поступали во двор гетмана, который их и расходовал по своему усмотрению.
О последнем, т. е. о том, чтобы сборы эти по-прежнему поступали в распоряжение гетмана, П. просил Вельяминова.
Поэтому сведения о сборах, сообщенные П-м Вельяминову, были слишком общего характера, и Вельяминов потребовал от него цифровых данных.
Для личных объяснений с Вельяминовым П. отправился в Коллегию, "где приговорили, хотя и не хотели, чтоб как с казаков, так и с мужиков пчельная и табачная десятины собирались". Старшина также принуждена была дать Коллегии обещание, "по довольной отговорке", сообщить ей сведения о сборах, от кого и поскольку собирать их. Дав обещание доставить требуемые ведомости, П., однако, думал опереться еще на пункты Богдана Хмельницкого, о которых говорилось в инструкции, данной президенту Коллегии.
Чтобы разузнать, какие были сборы во время Хмельницкого, П., на другой день после данного обещания, послал письмо к Стародубскому полковнику и приказывал допросить некоего Середу, бывшего "под час Хмельнищины" писарем, какие тогда были сборы. Кроме того, он решил созвать в Глухов всех полковников, чтобы согласиться с ними относительно того, как принять требования Вельяминова: безропотно исполнить их или же заявить протест.
Для того же, чтобы истинная цель созыва не была известна Вельяминову, в универсале П. говорилось, что созываются они для составления подробных ведомостей о сборах, для чего он предлагал им взять с собой по нескольку лиц из старшины и мещан. Но полковники, понимавшие, что Вельяминову перечить нельзя, не приехали в Глухов сами, а выслали туда лишь одних сборщиков.
Кроме универсала о созыве полковник, П. послал во все полки универсалы с требованием о присылке сведений о сборах и, уступая требованиям президента Коллегии, назначил двух сборщиков медовой десятины: Федора Чуйкевича - в Переяславский полк и Степана Холодовича - в сотни Глуховскую, Воронежскую и Кролевецкую.
П., надеявшийся проволочкой с ответом Вельяминову получить возможность посоветоваться с полковниками, ошибся в своих расчетах: последние в Глухов не приехали, и Вельяминов при помощи высланных от полков сборщиков сам стал составлять нужные для него ведомости.
Но сведения, добытые чрез сборщиков, были крайне сбивчивы и противоречивы, почему Вельяминов и обратился за разъяснениями на этот счет в Сенат, а до получения оттуда ответа отдал распоряжение собирать со всех хлебные и денежные сборы, а также медовую и табачную десятины.
Этим распоряжением, к исполнению которого немедленно и приступили, с помощью офицеров, сборщики, уничтожались главные привилегии старшины, маетности которой были до сего времени свободны от всех налогов, почему П. решил жаловаться на Вельяминова в Сенат. Посоветовавшись предварительно со старшиною, П. изготовил свою жалобу в двух экземплярах, из которых один должен был идти от имени генеральной старшины, а другой - от имени полковников; последний должен был выразить собой как бы протест всего "народа", что было нужно для придания большего значения самой жалобе.
Первая жалоба заключала в себе пункты, в которых указывалось: 1) на требование Коллегией копий со всех бумаг, посылаемых из Генеральной Канцелярий, чем выражалось как бы полное недоверие к генеральной старшине; 2) на уничтожение судов малороссийских, ибо Коллегия принимала жалобы от тех лиц, которые не судились ни в полковых, ни в генеральном судах, тогда как только при этом условии она, на основании инструкции, и могла принимать челобитчиков; 3) на требование сведений о сборах - чего старшина не могла по неведению исполнить; 4) на присылку Коллегией указов Генеральной Канцелярии, причем просилось, чтобы они были заменены указами Сената; 5) на установление Вельяминовым небывалых в Малороссии сборов, которые шли в Коллегию, тогда как раньше часть их шла гетману и полковникам, и некоторые из них были лишь местными сборами; указывалось также на то, что от них не освобождены даже маетности, пожалованные по универсалам и царским грамотам.
Вторая жалоба, главным образом, состояла в ходатайстве об освобождении от налогов старшинских маетностей.
Употребляя последнее, оставшееся в его руках средство, - жалобу, П., для придания ей большего значения, хотел собрать как можно больше подписей, но это ему не удалось: подписалось лишь семнадцать лиц второстепенного значения старшина понимала, что ей лучше сохранить за собой нажитые богатства и не высказывать протеста, Изготовив жалобу, П. хотел подать ее через Вельяминова, для чего 17-го сентября и отправился в Коллегию.
Вельяминов, однако, жалобы не принял, сказав, чтобы П. сам ее отправил либо в Сенат, либо к Петру. Из того, что Вельяминов не препятствовал П. подавать на себя жалобу можно заключить, что он знал, как к ней отнесутся в Москве, ибо виновником неудовольствия на него за сборы был сам П., не дававший ему о них сведений.
Отправляя в половине сентября посланцев в Москву (канцеляриста Дмитрия Володьковского и Воронежского сотника Ивана Холодовича), П. снабдил их инструкцией, по которой они могли везде представлять о нуждах Малороссии, и просительными письмами к влиятельным лицам того времени (Меньшикову, Головкину, Ягужинскому, Шафирову и другим - всего девяти лицам) "с прошением милостивого патронского ходатайства". Так как П. не был утвержден Сенатом в звании наказного гетмана, а подписывался таковым лишь на основании слов Скоропадского, то он вместе с посланцами отправил письмо и от себя к обер-секретарю Сената И. Д. Познякову, в котором просил о наказничестве.
Вельяминов знал о посланной на него П. жалобе, но, отправляя от себя донесение в Сенат, он писал в нем лишь о встреченных им затруднениях в Малороссии при собирании налогов.
Отослав свое донесение, Вельяминов ждал разрешения жалобы П. и своих недоумений, продолжая собирание налогов.
Рассылаемые им по полкам сборщики, снабженные инструкцией, которая не устраняла все-таки разнообразных и частых затруднений, встречали противодействие со стороны старшины, которая вооружалась против Вельяминова, отстаивая свои "давнины". Что касается до личных отношений П. к президенту Малороссийской Коллегии, то они были довольно дружелюбными.
Не получая от Володьковского и Холодовича, живших в Москве уже другой месяц, никаких известий, П. задумал послать других посланцев к самому царю, находившемуся в это время в Дербентском походе, причем опять-таки для того, чтобы придать своей жалобе характер просьбы, исходящей от лица всего "народа", он решил послать к царю представителей от всех полков.
Это намерение П., однако, не было приведено в исполнение, должно быть, благодаря советам прокурора Коллегии Хрущова, предлагавшего подождать возвращения царя из похода.
Между тем, 26-го ноября 1722 года Холодович и Володьковский вернулись из Москвы и привезли с собой указ Сената, в котором удовлетворены были все просьбы П. и не одобрялись меры, принятые Вельяминовым.
Сенат в этом указе делал следующие распоряжения: 1) Коллегия могла требовать от Генеральной Канцелярии копии только с тех важных бумаг, которые касались всей Малороссии; 2) в судебном отношении ей предоставлялось право разбирать только дела, бывшие до этого в полковых и генеральном суде; 3) бригадиру Вельяминову предлагалось сноситься с Генеральной Канцелярией не указами, а промемориями и притом "со всякой учтивостью"; 4) сборы денежные по пунктам Хмельницкого сбирать по ведомостям от людей, посылаемых генеральной старшиной, если последняя этих сведений не имеет; 5) маетности, розданные по универсалам и пожалованные по грамотам, освободить от всех налогов и отменить табачную и медовую десятину; 6) бригадиру указов своих, не снесясь с П. и генеральной канцелярией, не посылать, и другие.
Таким благоприятным разрешением своих ходатайств П. обязан был покровительству Меньшикова, обещавшего, ему кроме того, и впредь свою помощь.
Объясняется это тем, что незадолго до этого времени Меньшикову был дан Скоропадским Почеп, к которому он хотел захватить Мглин и Баклань, и П. мог ему быть полезен в этом деле. Получив сенатский указ, П. поспешил 3-го декабря разослать по всей Малороссии универсал, в котором говорил о результате своих ходатайств и снова указывал на положение отправления правосудия.
Приведенный сенатский указ поставил в недоумение Вельяминова, так как находился в противоречии с данной ему инструкцией, и президент Коллегии вновь обратился в Сенат за разъяснениями.
Например, инструкция поручала ему следить за тем, чтобы старшина не рассылала без ведома Коллегии универсалов, а по указу требовались лишь копии с них; таким образом, Вельяминов мог узнавать об распоряжениях П. только тогда, когда они были уже приведены в исполнение (например, учреждение П. асессоров генерального суда без ведома Вельяминова).
По поводу лишних сборов Вельяминов сваливал вину на П., который не давал ему просимых ведомостей.
Ободренный успехом своей первой жалобы, П. 13-го декабря отправил в Москву при канцеляристе Борзаковском заранее заготовленные челобитные, заключавшие в себе ходатайства: 1) об отмене "пожилого платежа за беглых великороссийской породы людей"; 2) об избрании, по возвращении царя из похода, вольными голосами нового гетмана, - обещание, данное царем через посланцев Рубца и Быковского; третья грамота заключала в себе благодарность за милостивый указ, присланный через Холодовича и Володьковского; в ней говорилось также о том, что Коллегия, будучи недовольна сенатским указом, не исполняет его "до повторной его величества резолюции"; кроме того, П. ходатайствовал теперь о том, чтобы были возвращены некоторые сборы, выдана часть индуктного сбора генеральной старшине и войсковой канцелярии и о прочих мелких "нуждах". Содержание этих грамот было таково, что они поддерживали только интересы одной старшины; на первую из них нельзя смотреть, как на результат желания облегчить участь посполитых, - сделано это было тоже в интересах старшины, ибо постой драгунских полков, обременительный для крестьян, был поэтому невыгоден и для державцев.
Как относился П. к народу, "черни", видно из того, что он даже жаловался на излишнее внимание к нему Коллегии.
Будучи представителем старшины, Полуботок не заботился о народе и был очень встревожен волнениями крестьян, о которых до него доходили не только слухи, но и письменные жалобы.
Волнения эти возникли вследствие небывалого в Малороссии обложения маетностей старшины наравне с крестьянскими.
Коллегия же, принимая жалобы крестьян, как бы поддерживала этим волнение и подрывала значение П., как наказного гетмана, рассылавшего по всем полкам приказ о том, чтобы крестьяне повсюду "отдавали послушенство" своим державцам.
С целью поддержать свое значение среди старшины и угодить ей, что ему было необходимо в видах получения гетманской булавы, П. 13-го декабря разослал универсал об "ускромлении" крестьянских волнений, вызвавший протест со стороны Вельяминова.
Последний, основываясь на том пункте инструкции, по которому ему поручалось наблюдать за тем, чтобы старшина не отягощала посполитых работами, и, в случае надобности, помогать последним "по истине", нашел, что универсал 13-го декабря, разосланный без его ведома уничтожает все сделанные им распоряжения на основании этого пункта.
Верно поняв главное свое назначение - постепенно передать власть старшины русским чиновникам, - Вельяминов видел, что эта задача будет только тогда выполнена, когда народ поймет, что новая власть лучше прежней; универсал же 13-го декабря уничтожал эту новую власть в самом начале.
Пока П. имел возможность противодействовать распоряжениям президента Коллегии, до тех пор последний не мог выполнить инструкцию, и посему, по мнению А. М. Лазаревского, универсал 13-го декабря едва ли не был главной причиной, побудившей Вельяминова ехать в Москву и там лично доложить государю о невозможности исполнить инструкцию рядом с последним сенатским указом.
Однако, царь был еще в походе, и потому Вельяминову пришлось ждать его возвращения.
П. же, опираясь на обещания Меньшикова, надеялся, что царь, по возвращении из похода, раз решит избрание нового гетмана.
В таких ожиданиях с обеих сторон время прошло до рождественских праздников, в продолжение которых старшина "визитовала" Вельяминова; однако, П. и Вельяминов визитами не обменивались, а первый был у последнего только на банкете в день именин президента.
Как раз в этот день было получено известие о возвращении царя из похода, вместе со слухом, что царь будет в Москве только проездом в Петербург.
Этот слух встревожил П., так как ему гораздо лучше было подать заранее составленную челобитную об избрании нового гетмана именно в Москве, где тогда находились все его покровителя.
Поэтому он, едва возвратившись с Вельяминовского банкета, написал письма к 24 избранным им депутатам, которые должны были придать челобитной характер просьбы всего народа и разослал их на следующий день через полковников, которым приказывал прислать избранных лиц в Глухов к 6-му января, снабдив их деньгами.
В число лиц, избранных П. в депутацию, попали или люди знатного происхождения (Кочубей, Миклашевский, Бороздна и другие), или люди, известные ему своей преданностью (зять П. - Войцехович, Грабянка, Пироцкий и другие).
Боясь излишней торопливостью испортить дело и не желая упускать удобного времени, а также тревожась за то, можно ли ему посылать депутацию без разрешения, П. послал письмо Меньшикову, в котором напоминал, что в "царской грамоте за подписанием светлейшего избрание нового гетмана отложено до счастливейшего возвращения его величества из далечайшего похода, когда исполнить обещано". 29-го декабря им были отправлены: письмо к Меньшикову и инструкция Борзаковскому, а на следующий день П. устроил банкет, на котором "как папы коллегианты, так и панове старшина генеральная довольно гуляли". Вельяминов, однако, на этом банкете не был. Ожидая известий из Москвы, П. задумал еще раз напомнить царю о данном им обещании избрать нового гетмана, выбрав предлогом для этого возвращение царя из похода, по поводу чего он хотел написать ему поздравление.
Составив его 12-го января 1723 г., П., однако, не решился на отправку его, ибо был смущен полученным в это время из Москвы указом, коим, кроме одного, уже бывшего в Полтаве, коменданта, назначались еще три: в Чернигов, Переяславль и Стародуб.
Коллегия, с своей стороны, прислала особое дополнение к этому указу; в нем говорилось, чтобы полковники тех городов, в которые назначались коменданты, исполняли бы требования последних "без всякой остановки". Как видно, "наказной гетман" не знал, что назначенные коменданты должны были впоследствии стать заместителями полковников, почему и поспешил подать в Сенат просьбу, в которой просил о том 1) чтобы комендантам было предоставлено право ведать исключительно гарнизонные дела, и 2) о том, чтобы коменданта в Стародубе не было, ибо в этом городе его раньше не бывало; кроме того, П. просил о том, чтобы коменданты вообще не были назначаемы в Малороссию, основывая свою просьбу на грамоте 1708 года, в которой было дано обещание вывести оттуда гарнизоны, как только шведы будут изгнаны.
Ходатайство это было послано 16-го января вместе с письмом к Борзаковскому, которого П. просил уведомить о ходе порученных ему дел. П., видимо, не понимал, что Вельяминов в своем последнем дополнении к указу о комендантах являлся лишь разъяснителем требований самого царя и все еще надеялся охранить свою власть от притязаний Вельяминова.
Поэтому он и писал президенту Коллегии, что распоряжения об исполнении полковниками требований комендантов сделано не будет, так как об этом предмете нет царского указа, а есть лишь инструкция, данная комендантам.
Между тем, П. стал снова собирать депутацию для посылки ее в Москву, так как Борзаковский не доставлял ему никаких сведений.
Лица, приглашенные им, письмами от 28-го декабря, собраться в Глухов к 6-му января 1723 года, в числе 24 человек, не съехались, и, таким образом, П. снова не удалось составить обширную депутацию от "всего народа". Но времени терять было нельзя, ибо Вельяминов в конце января выехал из Глухова в Москву; важно было, чтобы депутаты поехали вслед за ним. Поэтому П. принужден был ограничиться лишь шестью человеками, и им были "ординованы от всей Малороссии нарочные посланники": Василий Кочубей, поехавший с целью выхлопотать давно обещанное ему Полтавское полковничество, Степан Гамалея, Григорий Грабянка, Петр Войцехович, Иван Холодович и Иван Доброницкий.
Люди эти, за исключением первого, малоизвестные, повезли 30-го января челобитные: со старой просьбой об избрании нового гетмана вольными голосами и с новой - о замещении вакантных должностей генеральной старшины и полковников "годными и заслуженными малороссийскими людьми". Кроме того, П. написал письмо к самому царю, снабдил посланцев просительными письмами ко всем влиятельным лицам того времени (Меньшикову, Головкину, Шафирову и прочим, - всего восемнадцати лицам) и уполномочил депутатов данной им инструкцией ходатайствовать "где надлежит": 1) об избрании нового гетмана, 2) об отмене похода в Астрахань, 3) о комендантах, чтоб в Стародубе вовсе не было, и чтобы в других городах они не мешались в дела полковничьего управления, 4) о невзыскивании "пожилого" за беглых великороссийских крестьян и о других мелких делах и наградах.
Но время, выбранное для посылки депутатов в Москву, было самое неудобное, так как надежда П. на помощь Меньшикова была неосновательна; последний в это самое время потерпел неудачу в захвате земель около Почепа: царь, узнавший по возвращении из похода, о сенатском указе, узаконившем этот захват, приказал уничтожить его и вызвал в Москву дьяка Лосева, межевавшего Почепщину, вместе с причастными к этому лицами из малороссийской старшины; поэтому Меньшиков и не мог быть ходатаем за П. перед царем. Кроме того, Вельяминов уже был в Москве и лично доложил государю о встреченных им противодействиях со стороны П.; последний, однако, полагал, что Малороссия существовать без гетмана не может, тогда как царь думал иначе. Отправив посланцев, П. стал делать распоряжения о том, чтобы полковники выступали в Ладожский и Терский походы; выступление в последний, по царскому указу, должно было состояться в начале февраля.
Апостол, которому поручалось командование казаками в Терском походе и хлопотавший о том, чтобы выступление было отложено до начала апреля, дабы можно было идти "по траве", нашел себе поддержку в П., который желал угодить старому Миргородскому полковнику.
Но Коллегия настаивала на скорейшем выступлении, и П. принужден был 2-го февраля разослать универсал о выступлении в Терский поход, а на другой день послал гонца к Борзаковскому, чтобы тот усиленно хлопотал об отсрочке.
Хлопоты, однако, ни к чему не привели, так как 18-го февраля был получен из Москвы указ о выступлении в Терский поход "зимним путем". Ладожский же откладывался до 1-го апреля.
Разослав универсалы во исполнение указа 18-го февраля, П. жаловался царю на происходящие от подобных походов трудности для обывателей и, в заключение, просил об отмене вовсе похода в Ладогу.
Челобитные эти посланы были в Сенат 21-го февраля вместе с письмом П. к Вельяминову, у которого "наказной гетман" просил предстательства в народных нуждах.
Но на все ходатайства П. из Москвы не было прислано никакого ответа и приходили лишь одни дурные вести: сначала П. получил известие о смерти в Москве одного из самых преданных и ловких своих помощников - Андрея Борзаковского, а затем о том, что 20-го февраля скончался в Москве зять его и самый близкий из шести посланников - Петр Войцехович.
Затем, в марте было получено известие, что царь покидает Москву и едет в Петербург, не разрешив ни одного из ходатайств П., представленных ему через Кочубея с товарищами.
Узнав об этом, П. 17-го марта отправил к посланцам наставление, в котором говорил, что если они получили удовлетворение только "на малые какие интересы", то чтобы заняли у кого-нибудь денег и ехали в Петербург.
П. убеждал депутатов, чтобы они всячески старались добиться разрешения отправленных через них ходатайств и написал письмо к находившемуся тогда в Москве по Почепскому делу генеральному есаулу Жураковскому, прося его принять участие в ходатайствах "за общенародный всей отчизны интерес", "а в особенности об избрании гетмана". Но находившиеся в Москве представители малороссийской старшины, должно быть, видя отношение к себе в столице, пали духом и не верили в возможность получения какого-либо результата и в конце марта стали выезжать из Москвы на родину; только Гамалея и Грабянка остались там, надеясь попасть в Петербург.
Узнав об этом, П. писал им обоим, "похваляючи им тое, что они два по усердию своему к общему делу" остались в Москве, и убеждал "доходить порученные им интересы" во что бы то ни стало, для чего разрешал даже ехать в Петербург.
Но на просьбы их о необходимых для этой поездки средствах П. отвечал советом занять у кого-либо из архиереев, скупясь, видимо, помочь им своими личными богатствами; оставленные без средств, Грабянка и Гамалея принуждены были вернуться на родину.
Причиной неудачи с последней челобитной П. считал малое число депутатов, для чего и решил послать к царю всех полковников, которые должны были взять по челобитной от своих полчан.
Наказных полковников П. заохочивал к поездке в Петербург тем, что они могли стать "целыми" полковниками, о замещении вакантных урядов которых упоминалось в челобитной.
Поэтому П. разослал письма к полковникам, приглашая их съехаться в Глухов.
Для рассылки "листов" были употреблены канцеляристы, которые, в видах скрытия от Коллегии истинной цели их посылки, назначались якобы для того, чтобы произвести ревизию правильности назначения казаков в Терский и Ладожский походы, так как здесь были злоупотребления со стороны старшины.
Но мысль П. о посылке новой депутации в Петербург не осуществилась: старшина, не разделявшая его личных интересов, отлично понимала бессилие личной власти "наказного гетмана" и оказывала ему открытое непослушание.
В то время как П. собирался посылать новые челобитные, совершились факты, которые ясно указывали на результат доклада Вельяминова царю - усиление власти Малороссийской Коллегии.
Так, последняя в конце марта разослала по всей Малороссии новых сборщиков, которые должны были собирать налоги как со старшины, так и с мещан. Об этом П. узнал только от полковников; делая запрос Коллегии, на каком основании последняя вновь устанавливает сборы, отмененные царским указом, он не получил никакого ответа.
П., делая распоряжения вопреки указам Коллегии, не справлялся, откуда Коллегия берет власть, и потому его распоряжения часто оставались совершенно недействительными В конце апреля П. получил через Коллегию копию с указа Сената об отсрочке Ладожского похода.
Сделав распоряжение о возвращении выступивших уже в поход казаков и донося царю об исполнении указа, П. просил царя, чтобы сенатские указы присылались по-прежнему прямо в Генеральную Канцелярию, а не через Коллегию, так как он видел в этом обиду для себя. Прося о том, чтобы "правление дел малороссийского народа" было оставлено во всей своей неприкосновенности, П. и не подозревал, что в это самое время оно уже было всецело передано Коллегии, и что сам он, как и его товарищи-правители, вызывались в Петербург.
Вельяминов, прибывший в Москву в начале февраля, жаловался царю на неисполнение П. его требований о доставлении сведений, касавшихся сборов, и вообще на противодействие старшины своим распоряжениям.
Доклада, представленного при этом царю Вельяминовым, не сохранилось, но содержание его видно, главным образом, из тех вопросных пунктов, которые были предложены П. и его товарищам в сентябре 1723 года, а также из указа 16-го апреля 1723 года: Вельяминов жаловался на рассылку П. без ведома Коллегии указа 13-го декабря 1723 г. на самовольную раздачу старшиной маетностей, на назначение в генеральном суде должности асессоров, на злоупотребления в этом суде и т. п. Следствием жалоб Вельяминова были указы 27-го февраля и 16-го апреля 1723 года. Первый, объявленный гораздо позже (вероятно, по представлению Вельяминова, ожидавшего для этого более удобного времени), говорил о назначении, по желанию казаков и прочих служилых малороссиян, полковников из русских, но, вследствие представления Вельяминова, лица, предназначенные для замещения полковничьих урядов, сперва были посланы в Малороссию в качестве комендантов.
Второй указ (16-го апреля) представлял собой свод решений Петра Великого на доклад Вельяминова и заключал в себе пункты: 1) об установлении сборов со всех без исключения, поровну; 2) о предоставлении Коллегии права разбирать жалобы казаков, поверстанных старшиной в крестьянство, и обращать их снова в казачье звание; 3) о составлении подворной переписи казачьего и крестьянского населения всей Малороссии; 4) о разрешении Коллегии сноситься с полковой старшиною, минуя Генеральную Канцелярию, если та будет медлить в исполнении распоряжений Коллегии; 5) о запрещении генеральной старшине рассылать универсалы "о важных делах" без предварительного утверждения их Коллегией; 6) об отмене разных "непотребных" сборов с народа, которые установлены были самой старшиной для личной пользы и о которых П. узнал от сборщиков (праздничные подарки, мазепщина, ярмарочный сбор и др.), и пункт 7) в котором было сказано: "что же П. и старшина, невзирая на данные им наши указы, послали некоторые указы без совету с президентом Коллегии, того ради велено для ответа быть сюда полковнику П. и из старшин - Савичу и Чарнышу". Вслед за этим указом, 29-го апреля, был издан другой, по которому князь Голицын (Михаил Михайлович) назначался главным командиром над всеми нерегулярными войсками, в том числе и малороссийскими казаками, с подчинением ему Малороссийской Коллегии "во всем том, что будет касаться до воинских отправлений". Указ 16-го апреля 1723 года передавал всю власть гетмана Коллегии, и генеральная старшина должна была только исполнять ее распоряжения, как исполняла раньше распоряжения гетмана.
Этим указом уничтожались все ее привилегии: она должна была теперь наравне с прочими платить налоги и лишилась возможности получать сборы, установленные ею самой с народа, который, таким образом, получал большую льготу.
Поэтому Петр Великий боялся, что старшина не откажется от своих привилегий без протеста, для чего казаки, по приказу царя, и были выведены Голицыным "в поле" под видом опасности для Малороссии от татар, а обнародование указа было поручено усмотрению Вельяминова, приведшего его в исполнение по частям.
Таким образом, статья указа об обложении маетностей старшины налогами была объявлена, как мы видели, еще в марте; другие же статьи Вельяминов решил привести в исполнение по своем возвращении в Глухов, для чего предварительно хотел удалить оттуда П. и товарищей.
Указ о вызове П. с товарищами в Петербург был почему-то послан от имени киевского губернатора князя Голицына (Дмитрия), бывшего тогда в Москве, и привезен в Глухов 22-го мая курьером князем Енгалычевым.
Указ смутил П. больше всего тем, что он не успел еще послать задуманной депутации, которая должна была прибыть в Петербург ранее его. Но так как времени для созыва большого числа депутатов было мало, то П. пришлось опять послать лишь несколько человек, а именно, бывших тогда в Глухове: Петра Корецкого и Ивана Кирпича - наказных полковников Стародубского и Переяславского, Григория Грабянку и канцеляристов Николая Ханенка и Дмитрия Быковского.
В видах предупреждения подозрения царя насчет того, что челобитные посылались только старшиной, а не народом, к чему его могло побудить то обстоятельство, что челобитные отправлялись после вызова старшины в Петербург, в журнале Генеральной Канцелярии день отъезда депутации был помечен 13-го мая, тогда как на самом деле он произошел 24-го мая. Корецкий с товарищами повез три челобитные; первая из них заключала просьбы о избрании гетмана, о замещении полковничьих вакансий в Стародубе, Переяславе и Полтаве, об отмене "пожилого платежу" за беглых великороссийских людей, об уменьшении воинского постоя; вторая и третья - о возвращении из Коллегии неправильно взятых налогов, об уничтожении должности комендантов в Стародубе и Полтаве, о неправильном требовании Вельяминовым хлебного жалованья и проч. Как и при посылке предшествовавших депутаций, посланцы и на этот раз снабжены были письмами к Меньшикову, Головкину и другим влиятельным лицам того времени; кроме того, была составлена и послана челобитная к императрице с просьбой об исходатайствовании "пожелательного указа" и, в противность раньше бывшим, депутаты были снабжены деньгами на поездку из войсковой казны (около 700 рублей).
Отправив Корецкого, П. стал и сам собираться к отъезду, но решил еще раз попробовать собрать подписи от всего народа на новых челобитных, для чего и были вызваны полковники со старшиной в Глухов.
С этой целью им были написаны письма к полковникам (кроме Танского и Толстого, так как П. знал, что они его все равно не послушаются) с просьбой "скоро-наскоро" прибыть в Глухов к 31-му мая, "понеже панове малороссийские имеют сих времен отъезжать в Петербург". 30-го мая П. отправил в Петербург нарочного Якова Карпеку с донесением о том, что "паны, правящие Малороссию, в указный путь готовы", и просил при этом царя выслать ему подорожную ввиду дальности и трудности пути; последней просьбой П. хотел лишь выиграть время для того, чтобы собрать старшину в Глухов, ибо он мог получить подорожную и от Вельяминова.
Отъезд Карпеки состоялся 30-го мая, в журнале же генеральной канцелярии он опять был помечен раньше, - именно 23-им числом;
П. хотел показать этим царю свою исполнительность, собравшись якобы к отъезду на другой день по получении указа о выезде.
Карпека повез с собой наставление депутатам, которые должны были по нему стараться представить челобитные в Сенат до прибытия правителей и "в разрешение их доходить резолюций". 1-го июня возвратился в Глухов Вельяминов и стал торопить П. с отъездом; прибытие его, таким образом, должно было изменить планы П. Тотчас же им была послана в Канцелярию промемория, в которой сообщалось об указе 16-го апреля, за исключением статьи об отмене старшинских поборов с народа.
В этой промемории Вельяминов снова требовал от П. сведений о сборах, но тот отвечал, что об этом было еще раньше объявлено в Коллегию (в августе 1722 года). Послав эту промеморию 5-го июня, Вельяминов на другой день отправил в Канцелярию указ Коллегии о выступлении казаков в поход под начальством Голицына.
Разослав универсалы о выступлении в поход, П. спешил закончить челобитные, которые он хотел лично представить царю. Заготовлено их было две: одна должна была быть подписана генеральной старшиной и полковниками, а другая - полковой старшиной и сотниками.
Но и на этот раз П. не удалось собрать много подписей: лица, приглашенные им письмами от 26-го мая, не приехали, и "наказной гетман" принужден был послать их 3-го июня с канцеляристом Филиппом Борзаковским для подписи в ближайший к Глухову Прилуцкий полк. Миргородскому полковнику Апостолу, только что возвратившемуся тогда из Царицынского похода, челобитную П. послать не успел, а отправил ему лишь копию с нее с просьбой послать ее вслед за правителями, если полковник пожелает этого. Решив не дожидаться возвращения Карпеки, П. стал собираться выезжать, к чему торопил и Вельяминов, выдавший ему подорожную, и 13-го июня он покинул Глухов, взяв с собой десять компанейцев для охраны и 800 рублей из войскового скарба, "на подъем панам правителям в дорогу" (400 рублей) и "на дорогу для всякой потребы" (400 рублей).
Уезжал П. из Глухова, по-видимому, все еще с надеждами отстоять свои "права и вольности", ибо вез с собой новые челобитные, заключавшие в себе, главным образом, просьбы об освобождении старшинских имений от налогов.
Оставшиеся в Глухове "правители войсковых дел и порядков" - генеральный есаул Василий Жураковский и генеральный бунчучный Яков Лизогуб - получили от П. поручение добыть дополнительные челобитные, и Жураковскому, разделявшему взгляды П., удалось достать таковые от полковников Апостола и Милорадовича.
Отправлены эти челобитные были 18-го июля с Василием Быковским, который также повез составленную Жураковским челобитную об отмене налогов со старшинских имений; поводом к посылке этой челобитной послужи л полученный незадолго до этого времени (4-го июня) сенатский указ об отмене налогов, установленных старшиной.
Около этого же времени был получен в Генеральной Канцелярии указ от 23-го июня, который, по-видимому, был ответом на челобитные, повезенные Корецким, и заключал в себе решительный отказ в избрании нового гетмана.
Поводом к этому, как говорилось в указе, было то обстоятельство, что гетманы, начиная с Хмельницкого и до Скоропадского, все являлись изменниками, от чего терпело Московское государство, а особенно Малая Россия, почему для выбора верного человека в гетманы нужно его еще сыскать, а до этого устанавливалось правительство (Малороссийская Коллегия), - "и для того в сем деле докучать не надлежит". Последние слова этого указа могут достаточно объяснить причину ареста П. и его товарищей тотчас же вслед за получением так называемых Коломацких челобитных.
Жураковский и Лизогуб, оставшиеся за отъездом П. правителями в Глухове, занялись двумя важными делами: составлением, по поручению Коллегии, ревизской переписи всей Малороссии и походом Голицына.
С этого времени в деле П. выступает Миргородский полковник Данило Апостол.
Это был старейший и популярнейший полковник во всем "войске", человек ловкий, сумевший в продолжение 44 лет (с 1682 года) последовательно занимать уряд Миргородского полковника, что является единственным примером во всей истории Малороссии.
Апостол не сочувствовал планам П., ибо сам искал булавы.
Еще в феврале 1723 года, когда был получен указ о выступлении в поход в Астрахань казаков под начальством Апостола, он, не зная, как идти к достижению своих желаний, прямо написал к царю письмо, прося не об избрании нового гетмана, а о пожаловании его, Апостола, в эту должность за долгую и верную службу (хотя он и был замешан в деле Мазепы, явившись одним из главных его помощников, но ловко выпутался из него). В Глухов Апостол не ездил, ибо не желал помогать П., но когда ему была прислана, по поручению П., копия с челобитной, то Апостол к ней присоединился, ибо в ней говорилось лишь об отмене сборов со старшинских имений и об сокращении воинского постоя, а не об избрании гетмана.
Челобитная эта была отослана П. 18-го июля, а в половине августа 1723 года Апостол, по приказу князя Голицына, выступил в поход к Буцкому броду. Воспользовавшись сбором всех полков в конце августа у речки Коломаха (Полтавского уезда), Апостол составил две челобитные от всего войска, чего не мог достигнуть П. Первая содержала в себе просьбы об отмене сборов и являлась переделкой Полуботковской, а вторая - об избрании нового гетмана, составленная самим Апостолом.
Собраны были подписи, и в сентябре, вернувшись домой, Апостол передал челобитные в Генеральную Канцелярию.
Выбранные Жураковским для отправки челобитных к царю сотники: Новгород-Северский - Семен Галецкий и Сенчанский - Кирилл Криштофенко, были арестованы Коллегией, которая, вероятно, имела указ не пускать больше посланцев в Петербург, и Жураковский 20-го октября послал с челобитными без ведома Коллегии канцеляриста Ивана Романовича.
Эти челобитные, как увидим ниже, и явились главной причиной заключения П. и его товарищей в крепость.
Отправившись из Глухова 13-го июня, П. приехал в Москву и пробыл там около двух недель, с целью, вероятно, разузнать у своих покровителей о причине его вызова в Петербург.
В Петербург он приехал с Савичем и Чарнышем 3-го августа и остановился в доме Бутурлина (князь-папа). Представление П. и его товарищей царю состоялось 6-го августа на острове Котлине и обошлось, по-видимому, благополучно, ибо затем "наказной гетман" "визитовал" разных вельмож, которые принимали его приветливо.
Объяснений от П. никаких не требовали и вообще было видно, что целью вызова его в Петербург было лишь удаление его с товарищами из Глухова, дабы они не помешали Вельяминову своими противодействиями приводить в исполнение указ 16-го апреля.
С этих пор П. уже действовал, не соображаясь с обстоятельствами, имея в виду лишь возвращение отнятых царем старшинских привилегий.
Тогда как Петр, по возвращении из Персидского похода, задумал уничтожить обособление Малороссии, выставляя главной причиной этого уничтожения угнетение народа старшиной, П. старался как раз добиться обратного и своими новыми челобитными подал повод к тому, что царь на него разгневался.
Несмотря на то, что ответ на все просьбы П. был дан в указе 16-го апреля, кроме вопроса об избрании нового гетмана, а указом 23-го июня велено этим "не докучать", П. все-таки надеялся отстоять "давнины". Прибыв в Петербург еще 3-го августа, П. все еще не решался подать привезенные им челобитные, но, ободренный несуровым приемом, решил подать не только их, но прибавить к ним еще новое ходатайство об уничтожении Малороссийской Коллегии и об учинении вместо нее генерального суда "в седьми персонах". Привести это последнее намерение в исполнение было нетрудно, так как у П., кроме челобитных, был еще с собой особый "бланкет", на котором были собраны лишь одни подписи старшины, и куда было легко переписать челобитную в измененном виде (этот "бланкет" был заготовлен под тем предлогом, что в Петербурге могло понадобиться изложить челобитные по-великорусски). 13-го сентября произошла подача челобитных: одна (с просьбой о ненарушимом содержании судов) была подана в Иностранную Коллегию, а другая - в Сенат. Петр Великий, знавший, что старшина злоупотребляет именем народа, говоря, что челобитные исходят от него, разгневался на П. за его настойчивость, а особенно за то, что П. просил об уничтожении Малороссийской Коллегии, без которой немыслимы были те нововведения в Малороссии, которые задуманы были Петром.
Поэтому, вслед за подачей П. челобитных, Петр Великий послал бригадира Румянцева в Малороссию с целью разузнать, насколько народ действительно участвовал в составлении челобитных, а, кроме того, приказал допросить П. и его товарищей по тем пунктам, которые были представлены Вельяминовым весной в доказательство противодействий П. распоряжениям Коллегии.
Допрос производился в Тайной Канцелярии;
П. и его товарищей допрашивали, главным образом, по пунктам относительно установления должности "асессоров" в Генеральном Суде, рассылки устрашительных для крестьян универсалов без ведома Коллегии и некоторых злоупотреблений старшины при назначении урядников.
На эти обвинения П., а частью Савич и Чарныш, иногда уклонявшиеся под разными причинами от ответов, могли дать удовлетворительные объяснения; вообще по этим отдельным случаям нельзя было вывести какого-либо определенного заключения без расследования их на месте, и потому весь этот допрос носит характер случайный, вызванный гневом царя на П. по поводу поданных им 13-го сентября челобитных На этот случайный характер допроса указывает и то обстоятельство, что Румянцев не уезжал еще в Малороссию.
Поездки его в Малороссию П. сильно боялся, ибо знал, что при расследовании окажется, насколько не только чернь, но и старшина мало знает о челобитных вообще и о включении в них пункта об уничтожении Малороссийской Коллегии в особенности.
Кроме того, можно было ожидать, что народ подаст Румянцеву множество жалоб на старшину, о которой, именно, ходатайствовал П. в своих челобитных.
Поэтому П. хотел предупредить близких ему людей о приезде Румянцева, чтобы не дать ему возможности собрать на месте улик старшине в тех насилиях, ради которых и учреждена была, по словам царя, Малороссийская Коллегия.
С этой целью П. отправил с Быковским письма к Жураковскому и Лизогубу и приложил к ним подробное наставление, как действовать ввиду приезда Румянцева; наставление это было составлено Николаем Ханенком и заключало в себе советы старшине о том, чтобы та поспешила, в каждом данном случае, загладить свои злоупотребления, "наградив обидимых для своей пользы". Для сведения были приложены к письмам и копии с челобитных, поданных 13-го сентября.
В то время, как П. отправлял в Малороссию Быковского, прибыл 10-го ноября с Коломацкими челобитными Романович и тотчас же подал их Петру. Царь выходил в это время из церкви св. Троицы, принял челобитные и зашел в кофейный дом для их прочтения.
По прочтении их царь тотчас же "с великим гневом и яростию" велел генерал-майору А. И. Ушакову взять под караул П., Савича, Чарныша и всех, кто с ними тогда был. Ото всех их тотчас же были отвязаны сабли, и они отправлены в Петропавловскую крепость.
Вместе с П., Савичем и Чарнышом были еще арестованы: Грабянка, Кирпич, Корецкий, Володьковский, Ханенко, Быковский, Романович и другие мелкие и малоизвестные урядники.
Коломацкие челобитные, привезенные Романовичем, истощили терпение царя, тем более, что в них снова говорилось об избрании гетмана, чем не велено "докучать" указом от 23-го апреля, и хотя П., может быть, и не было известно содержание их, пришлось отвечать ему. Гнев царя был поддержан еще тем, что при аресте имущества П. и его товарищей был найден черновик мемории Николая Ханенко, и таким образом царь убедился в том, что старшина в своих ходатайствах лишь прикрывается именем народа.
Вслед за арестом П-ка немедленно выехал в Малороссию для производства следствия Румянцев, который получил приказ забрать бумаги арестованной старшины и в Малороссии.
Но П. успел предупредить близких и старшину о приезде Румянцева через своего слугу поляка Николая Лаговича, передавшего изустно содержание мемории.
Таким образом, бумаги П. были частью сожжены в Глухове, а частью отправлены в далекое, находившееся в Лебединском уезде, село Михайловку, принадлежавшее ему. Жураковский и Лизогуб также были предупреждены, разослали по полкам "научительные пункты", как поступать с Румянцевым, и советовали старшине кончать свои дела миром, "награждая обидимых для своей пользы"; этому подавал пример и сам Жураковский, который стал усердно разбирать жалобы и удовлетворял "обидимых". Румянцев прибыл в Глухов 24-го ноября вместе со своими помощниками: братом Никитой и зятем графом Муравьевым.
Произведя несколько арестов (канцеляриста Валькевича, сотников Галецкого и Криштофенко), Румянцев начал объезд Малороссии 13-го декабря со Стародубского полка и закончил его в первых числах февраля 1724 года. При объезде Румянцевым Малороссии ему было подано множество жалоб от народа на притеснения от старшины; разбором этих жалоб занимались все лето 1724 года особо назначенные им лица. Из произведенного Румянцевым следствия выяснилось, что народ не принимал никакого участия в составлении челобитных.
Им были арестованы и отправлены в Петербург: Апостол, Жураковский, Лизогуб, Галецкий, Криштофенко, Валькевич и Данило Забела; имения П., Савича, Чарныша и Апостола были конфискованы.
На место смещенной Румянцевым старшины были назначены, по указанию Петра, такие лица, которые "к делу П. не приставали и желали быть Коллегии". Такими новыми правителями Генеральной Канцелярии явились: Иван Левенец, Федор Потребич-Гречаный и Иван Мануйлович.
Румянцеву поручено было также исследовать возникшие по доносу Псковского епископа Феофана Прокоповича подозрения о сношениях П. с Орликом, но расследование Румянцева показало, что они были неосновательны.
Письмо же царя от 14-го марта 1724 года о том, чтобы Румянцев расследовал, справедлив ли донос на П. с товарищами в том, что ими было послано письмо в Запорожье из Петербурга, не застало Румянцева в Глухове, откуда он выехал 15-го марта. По возвращении своем в Петербург Румянцев, таким образом, удостоверил тот факт, что народ не принимал никакого участия в составлении челобитных, поданных П. с товарищами.
Особенно много материала для обвинения П. дали Петр Валькевич и Данило Забела, которые, будучи недовольны на "наказного гетмана", являлись добровольными обвинителями его перед царем. Допрос, начатый в половине сентября по пунктам Вельяминова и касавшийся вопросов о назначении "асессоров", рассылки универсала о повиновении крестьян своим державцам и т. п., был закончен в этом же месяце; допрос же по обвинению П. в подлоге челобитной, поданной 13-го сентября, посылке Лаговича, сношениях "Орликом и Запорожьем был произведен весной 1724 года. Следствие Румянцева успокоило царя в том отношении, что он убедился в невозможности серьезного протеста со стороны народа его нововведениям в Малороссии; заявления П. являлись, таким образом, протестом только одной старшины, которая к тому же была разъединена не только с народом, но и между собой. Поэтому царь и не поступил с П. и его товарищами так круто, как он поступал вообще с противниками своих предначинаний.
Неизвестно, как бы поступил Петр Великий с П. и его товарищами, но сам П. не дождался решения своей участи: он скончался в Петропавловской крепости 18-го декабря 1724 года (у Маркевича 17-го) и погребен 29-го декабря при церкви св. Самсония, за Малой Невою, в С.-Петербурге.
Однако, это мнение противоречит действительности.
Вся деятельность Полуботка, которой вышеупомянутые историки стараются придать оттенок гражданской доблести, представляет лишь удивительный пример настойчивости в достижении раз намеченных целей и свидетельствует только о том, что П. действовал в своих личных интересах, состоявших, главным образом, в достижении гетманской булавы.
Не только нельзя сказать, что П. являлся борцом за народ, интересы которого шли вразрез с интересами его и старшины, но нельзя его назвать и выразителем желаний этой последней (как думает о нем A. M. Лазаревский), ибо старшина, как мы видели, постоянно отказывала П. в своем содействии.
Сильно стесненный в своей власти Коллегией, П. ходатайствовал об ее уничтожении, тогда как народ понимал, что та старшина, которая беззаконно наживалась на его счет, не могла стать его заступницей, и радовался учреждению Коллегии, куда он подавал множество жалоб, не надеясь получить удовлетворения их местным судом. Нельзя верить и подлинности приводимой у Бантыш-Каменского речи, будто бы сказанной П. при аресте его 10-го ноября 1723 года: зная горячий характер императора Петра Великого, трудно предположить, чтобы он выслушал до конца длинную и дерзкую речь П.; к тому же и язык речи сразу изобличает подделку.
По мнению H. И. Костомарова, П. был лишь одной из жертв, принесенных для государственных целей, которые во всей деятельности Петра всегда стояли на первом плане. А. М. Лазаревский, "Павел Полуботок", очерк из истории Малороссии XVIII века - "Русский Архив" 1880 г., кн. I, стр. 137-209; Н. И. Костомаров, "Павел Полуботок"-"Русская Старина" 1876 г., т. XV, стр. 500-525; Я. Ш., "Павел Полуботок, полковник Черниговский" (1705-1724), к портрету - "Киевская Старина" 1890 г., декабрь, стр. 522-538; А. Я. Ефименко, " Двенадцать пунктов Вельяминова"-"Киевская Старина" 1888 г., кн. X; Д. Онацкий, "К родословной Полуботок" - ibid. 1887 г., № 2, стр. 365-366; гр. Милорадович, "Малороссийское дворянство", Чернигов, 1891 г., стр. 6-9; кн. А. Б. Лобанов-Ростовский, "Русская родословная книга", т. II, СПб. 1895 г., стр. 118-120; Д. Н. Бантыш-Каменский, "История Малой России", изд. 4-е, Киев. 1903 г., стр. 399, 400, 421, 424, 425, 427-432; А. Маркевич, "История Малороссии", Москва. 1842-1843; А. Лазаревский, "Черниговская летопись по новому списку (1587-1725) и "Коломацкие челобитные", К. 1890 г., стр. 80, 31-35; Из архива графа Г. А. Милорадовича (оттиски из "Черниговских Губернских Ведомостей"), стр. 13-53; "Краткое историческое описание о Малой России", стр. 39-40; А. М. Лазаревский, "Описание Старой Малороссии", т. I, "Полк Стародубский", Киев. 1889 г.. стр. 38; т. II, "Полк Нежинский", Киев. 1893 г., стр. 329, 520; т. III, "Полк Прилуцкий", Киев. 1902 г., стр. 40-41, 128, 256, 302, 371; "Летопись Самовидца", Киев. 1878 г., стр. 304, 306, 307-309; Шерер, "Annales de la Petite Russie" (речь Полуботка); граф Милорадович, "О роде дворян Полуботок", Киев. 1870 г.; он же, "Акты фамилии Полуботок с 1669-1734 г. Чернигов. 1889 г.; А. Лазаревский, "Говорил ли Полуботок Петру Великому речь, приводимую Конисским?"-"Основа", 1861 г., № 8, стр. 9-13; Бантыш-Каменский, "Словарь достопамятных людей русской земли", ч. IV, М. 1836, стр. 164-170; "Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. 24, стр. 382; "Энциклопедический словарь Старчевского", СПб. 1854 г., т. IX, ч. I, стр. 251; В. Н. Строев, "Павел Полуботок" - "Журнал для всех" 1902 г.; "Дневник Марковича", ч. I, стр. 6, 14, 202; Лазаревский, "Из семейной хроники Берлов"-"Киевская Старина" 1889 г., № 1, стр. 101-133; гр. Милорадович, "Опись имуществу Полуботка" "Чтения в Московском Обществе Истории и Древностей" 1862 г., кн. III, смесь, стр. 1-90; "Акты, до маетностей Полуботков относящиеся", ibid., стр. 91-133; "История Руссов"; Ригельман, "Летописное повествование о Малой России", ч. III, стр. 50; Соловьев, "История России), изд. 2-е, т. XVIII, стр. 229, 231, 234, 235, 238; "Сборник Императорского Русского Исторического Общества", т. III, стр. 352, 395; "Полное Собрание законов", т. VII, №№ 4173, 4196, 4200, 4252; "Описание всех обитающих в Российском Государстве народов", СПб. 1799 г., ч, IV, стр. 324; "Записки Черниговского губернского статистического Комитета", вып. I, стр. 58; "Генеральное следствие о маетностях Черниговского полка", Чернигов. 1892 г.; А. Лазаревский, "Обозрение Румянцевской описи Малороссии", Чернигов. 1866 г.; он же, "Украинские исторические мелочи", Киев. 1901 г., стр. 26 - 27; "Труды Археографической комиссии Московского Археологического Общества" 1901 г., т. II, вып. I, стр. 149 - 150; "Вестник всемирной истории" 1901 г., № 2, стр. 205; "Генеральное следствие о маетностях Переяславского полка" - "Сборник Харьковского историко-филологического Общества", т. 8, Харьков. 1896 г., стр. 244 -288. Вад. Модзалевский. {Половцов} Полуботок, Павел Леонтьевич - полковник и наказный гетман малороссийский.
После измены Мазепы П. был одним из двух кандидатов на гетманскую булаву, но Петр Великий выбрал слабого Скоропадского, а о П. выразился так: "этот очень хитер, он может Мазепе уравниться". Пожалованными грамотами за П. было утверждено более 2000 дворов, и он сделался одним из. первых богачей в Малороссии, жил широко и даже держал у себя "двор" наподобие гетманского.
По смерти Скоропадского ему "обще с генеральною старшиною" поручено было впредь до избрания нового гетмана ведать малороссийскими делами; но в это же время была учреждена "малороссийская коллегия" с целью ослабить значение местного самоуправления и защищать простой народ от старшин.
Вельяминов, стоявший во главе коллегии, сказал однажды П. с товарищами: "согну я вас, что и другие треснут.
Уже ваши давнины перемнить велено, а поступать с вами по новому". П. решился всячески бороться на легальной почве с Вельяминовым и его новшествами.
Вначале, казалось, успех склонялся на сторону П. и малороссийских автономистов;
Сенат, которому они жаловались на Вельяминова, отменил многие из его распоряжений; сторону П. держал из личных, корыстных побуждений и Меншиков.
Вельяминов жаловался на непослушание П. царю. Результатом жалобы были указы 1723 г., предоставившие еще более значительную власть малороссийской коллегии; к ней переходила вся прежняя гетманская власть; на полковничьи уряды велено было назначать не малороссиян, а великорусов.
П. и его два главные помощника (Савич и Черныш) вызваны были для объяснений в Петербург.
Между тем П. "докучал" царю депутациями и челобитными о выборе гетмана и уничтожении коллегии.
Петра это сильно раздражало; он послал в Малороссию Румянцева произвести следствие о челобитных, подававшихся П. от имени народа, а П. с товарищами велел посадить в Петропавловскую крепость.
Имущество П. было описано.
П. умер в крепости в декабре 1724 г. Личность П., очевидно - вследствие его печальной участи, была окружена впоследствии ореолом мученичества и идеализирована.
Под портретом П. в 1-м изд. "Истории Малороссии" Бантыш-Каменского приводится отрывок этой апокрифической речи: "вступаючись за отчизну, я не боюсь ни кандалов, ни тюрьмы, и для меня лучше найгоршою смертью умерти, як дивитися на повшехну гибель моих земляков". См. монографии Лазаревского ("Русский архив", 1880, I) и Костомарова ("Историч. монографии", т. XIV). Д. Баг-ей. {Брокгауз} Полуботок, Павел Леонтьевич наказной атаман малор. казаков при Петре I, полковник Черниговского полка и избранный гетман: † 1723 (1728 г.) в Петропавловской крепости.
Павел Полуботок
Вопрос о родовом происхождении замечательной в истории Малороссии личности всегда представляет затруднение к ответу: демократический строй казацкого общества не допускал ни родовых отличий, ни фамильного чванства. Люди достигали высоких должностей не по преимуществам породы, а по личным заслугам и по выбору громады; простой рядовой казак при умении, дарованиях и счастливом сочетании обстоятельств жизни, мог достигнуть чина полковника или генерального старшины. Это не значило, однако, чтобы из массы казацкого общества не выдвигались семьи и роды, так как при сословном равенстве малорусы все-таки признавали естественное право преемничества по наследству: казак, возвышаясь посредством своих достоинств, поднимал вместе с собою свою семью и своих потомков, а богатея, – передавал им свое достояние. Таким образом, после изгнания из Малороссии прежнего ополяченного высшего сословия из недр народа фактически выступали вперед роды, стремившиеся образовать в известном смысле высший класс, отличаясь по образу жизни и потребностям от уровня простого народа; но зато непрочно было их значение: они так же легко опускались, как поднимались. Так было в XVII и в XVIII веках, до тех пор пока в Малороссию не введено было на великорусский образец дворянство; часто бывало, что после полковника в том же полку занимал полковой уряд сын его и даже внук; но если на кого-нибудь из этого рода судьба поглянет неприветливо, то уже другим из того же рода не всегда легко было получить полковничий чин.
Роды, которым в общественной жизни счастливилось, носили название значных; простые казаки, чернь, глядели на них с досадою и нередко со злобою, но путь к помещению в рядах значных не был никому еще юридически прегражден: не было между значными и чернью такого средостения, какое возможно между двумя различно-равными сословиями; значный по условиям судьбы выбывал из значных и смешивался с чернью.
В числе родов, возвысившихся над массою казачества во второй половине XVII века на левой стороне Днепра, был род Полуботков. Более в старое время судьба этого рода нам неизвестна. Прозвище Полуботок есть, конечно, насмешливая кличка; полуботок по-малорусски значит полусапожек; фамильные названия у малорусов чаще всего возникали от насмешливой клички, данной в свое время человеку, который передавал мимо собственной воли эту кличку своим потомкам; соответственно прозвищу Полуботок мы знаем фамильные прозвища Чоботок (сапог), Черевик (башмак), Сиряк (серая суконная одежда). При Многогрешном в Черниговском полку был сотник Артемий Полуботок. Его сын Леонтий Артемьевич владел землею в Черниговском полку и был сделан при Самойловиче переяславским полковником и генеральным бунчужным. Леонтий Полуботок находился в родстве с Самойловичами. Когда после падения гетмана Самойловича гетманская власть досталась Мазепе, новый гетман, по-видимому, благоволил Полуботку: по крайней мере, вслед за ссылкою гетмана Самойловича ссылка постигла бывшего переяславского полковника Дмитрашку Райчу, а Полуботка не тронули; но в 1691 году племянник сосланного в Сибирь гетмана Ивана Самойловича бывший гадяцкий полковник Михайло Самойлович, удаленный по настоянию Мазепы из Украины и проживавший в Москве, был притянут к возникшему тогда делу о чернеце Соломоне. Этот Соломон был личность странная, до сих пор не объясненная историей. Он составил фальшивые письма от Мазепы к польскому королю Яну Собескому такого содержания, за которое со стороны России могло Мазепе угрожать обвинение в государственной измене. Вероятно, чернец Соломон был орудием какой-нибудь враждебной Мазепе партии в Малороссии – партии, желавшей очернить Мазепу пред верховною властью в Москве и спихнуть его с гетманства. Коварная попытка не удалась: Соломон поймался в Польше в обмане, сознался в собственной вине, был выдан московскому правительству и казнен, доставивши – вопреки тайным целям сделать зло гетману – полное торжество Мазепе; доверие к гетману укрепилось в Москве. По делу, производившемуся в Москве об этом Соломоне, повели в застенок Михаила Самойловича, а потом сослали в Сибирь. Мазепа узнал, что сын переяславского полковника Павел Полуботок, находясь тогда в Москве, сносился с Михаилом Самойловичем, а отец его Леонтий, благоприятствуя намерениям Самойловича произвести в Малороссии возмущение, помышлял сделаться гетманом. Мазепа приказал взять под караул и отца, и сына и предал их обоих суду старшин и совета полковников. При разбирательстве этого дела оказалось, что Павел Полуботок, услыхавши от Михаила Самойловича недобрые речи о Мазепе, сообщил об этом находившемуся в Москве миргородскому полковнику Апостолу, а последний известил Мазепу. Но гетман все-таки придирался к Павлу Полуботку: зачем он сам прямо не предостерег своего гетмана. Старшина в своем суде над Полуботками поступила так, как хотелось Мазепе. У них были отняты маетности. Часть этих маетностей повернули к городу Чернигову, нашедши по документам, что в старинное время они принадлежали этому городу; другие маетности обращены были в достояние войсковой казны для раздачи иным лицам. Этот страшный для Полуботков приговор приведен был в исполнение без предварительного представления его на утверждение верховным правительством; только по совершении всего Мазепа сообщил о том царям Иоанну и Петру. На место Леонтия Полуботка назначен был переяславским полковником Иван Мирович.
Семья Полуботков была, таким образом, низвержена, лишена материальных средств и должна была, по-видимому, испытать участь многих других, быстро возвышавшихся и быстро сходивших в общий уровень народной массы. Но с Полуботками сталось не так. Род этот в лице Павла скоро опять стал подниматься, и сам Мазепа помогал его возвышению. Вместо умершего черниговского полковника Лизогуба полковником в Черниговском полку сделан Павел Полуботок, когда именно – не знаем, но в 1708 году он уже занимал эту должность. Когда открылась измена Мазепы и Батурин, столицу его, постигло разорение от Меншикова, Петр потребовал всю малороссийскую старшину и начальствующих лиц со всех полков на раду в Глухов для выбора нового гетмана. Полуботок был одним из первых, явившихся на призыв государя. Уже тогда он был в большом уважении во всем казачестве. Избираемый сообразно царскому желанию на гетманский уряд стародубский полковник Скоропадский начал отказываться от предлагаемой чести: так следовало по старинному казацкому обычаю. Тогда казаки заявили было стремление провозгласить главою казачества Павла Полуботка. Но Петр со своей стороны уже высказал о нем мнение, показывавшее, что царь не утвердит казацкого выбора, если этот выбор падет на Полуботка. «Этот человек хитер; с него может выйти другой Мазепа». Так отозвался о Полуботке государь. Само собою разумеется, что никто, узнавши о таком отзыве государя, не решался настаивать на избрании Полуботка, и в гетманы выбран был Скоропадский.
В то время, когда Мазепа передался шведскому королю и старался потянуть за собою Малороссию, Петру для спасения целости своего государства нужно было ласкать малорусов и удержать их в повиновении Русской державе. Карл XII мог быть очень опасен Петру, если бы сумел стать твердо в те выгодные условия, которые независимо от его собственных усилий приготовляла судьба для безрассудного героя. От Малороссии теперь зависел исход всей Северной войны: за кем пойдет этот край – на сторону того будет склоняться перевес. Петр понимал, что важнее всего в те минуты, которые он переживал, было не допустить малорусов искушаться подущениями Мазепы и обещаниями Карла XII. И вот Петр в своих манифестах припоминает всем малорусам, что московское правительство до сих пор держало малорусский народ во льготах; царь дает обещание держать его так же и вперед, свято соблюдать те вековые права, с которыми край Малороссийский поступил под власть московских царей. Но миновали опасности, угрожавшие русскому самодержцу. Малорусы не пошли туда, куда манил их и зазывал их старый гетман; напротив, они заявили полную враждебность к тем иноземцам, которые вступили в их отечество, выставляя себя их призванными освободителями. Полтавская победа сделала Карла надолго не опасным Петру, и Петр тотчас переменил свой тон по отношению к Малороссии.
17 июля 1709 года Скоропадский в местечке Решетилов-ке подал царю просительные пункты о разных льготах для Малороссийского края и чуть не на все получил отказ. Царь не соглашался, по просьбе Скоропадского, изъять малороссийские войска во время походов от зависимости великорусских полковых воевод и генералов, не возвращал в войсковое достояние взятых у малорусских изменников орудий, не дозволял возобновлять черниговских дворов, не дозволял малорусам, вопреки домогательству Скоропадского, вести торговые сношения с запорожцами и проч. Скоропадский по поводу разорения, постигшего Малороссийский край в предшествовавшее военное время, испрашивал на несколько лет льгот казакам от служб. Царь соизволил дать им льготу только на одно лето. Гетман доносил Петру, что войсковая казна оскудела и нечем платить жалованье охочим полкам, существовавшим в Малороссии на определенном жалованье, отдельно от тех казачьих полков, на которые, как на области, была разбита страна; гетман ожидал, что царь по своей богатой милости соизволит уделить что-нибудь от своих щедрот на указанные издержки; но государь велел только доставить ему роспись собираемым в Малороссии доходам, с которых надобно было содержать состоявшие на жалованье полки. Вообще в это время новый малороссийский гетман мог уразуметь, что царь тем будет несговорчивее и упорнее, чем далее будет отходить то время, когда Малороссию нужно было ласкать для собственного спасения. Тогда, между прочим, Петр в ответе на просительные пункты малороссийского гетмана выразился, что малорусский народ должен быть признателен за великое благодеяние, оказанное ему защитою против шведов.
После того, в течение последующих лет гетманства Скоропадского мы видим ряд мер, явно клонившихся к наложению на Малороссию одинаковой тягости, какую терпела под железною рукой Петра вся Русская держава. В 1715 году царь сделал изменение в способе поставления полковых старшин по всем полкам. До того времени выбор их совершался исключительно в своем полку, но Петр нашел, что полковники делали из этого злоупотребления: они не доводили высшему начальству до сведения о совершавшихся выборах, направляли самые выборы в видах собственного корыстолюбия и допускали выбирать лиц, на верность которых престолу трудно было положиться. Петр определил: вперед полковую старшину назначать гетману при участии великорусского чиновника, находившегося постоянно, близ гетмана в качестве органа верховного правительства Русской державы в крае, пользующимся преимуществами местного самоуправления. В тот же год Петр стал посылать малороссиян на работы за пределы Малороссии. Возобновляя свой давний проект о соединении Дона с Волгой, Петр приказал выслать из Малороссии несколько тысяч Казаков английскому инженеру Джону Перри, заведовавшему канальным делом в Волжско-Донском крае. То были, как говорит пословица, еще только цветики: надобно было ждать ягодок.
В 1717 году Скоропадский снова просил государя о разных облегчениях для Малороссии; царь, бывший в то время за границею, долго не отвечал Скоропадскому «за дальностью походу и многих нужнейших дел», а в 1719 году дал ответ, в котором вместо ожидаемых милостивых льгот заметил, что великорусский народ несет разные тягости в податях и в людях и во всем прочем, а малороссийский народ по царской милости не знает таких тягостей. В следующем, 1720 году царь показал Малороссии, что ей готовится не льгота и не обособление от прочих частей государства, а, напротив, теснейшее соединение на основании равного с другими частями государства принятия на себя неизвестных ей до того времени тягостей. Царь потребовал двенадцать тысяч Казаков на работу Ладожского канала, в край более далекий и более непривычный малорусам по климату, чем берега Дона и нижней Волги.
В 1722 году приехал Скоропадский в Петербург, посещая его уже не в первый раз. Гетман был принят очень почетно и ласково, царь целовал ею; Скоропадский удостоился даже сидеть за столом государя рядом с его высокою особою; но тогда же Скоропадского поразила иного рола нежданная милость. Царь издал указ об основании Малороссийской коллегии: там должен был председать президент бригадир Вельяминов, а при нем заседать шесть штаб-офицеров; все были из великорусов. Управление Малороссиею подводилось под общую систему учрежденного в 1719 году коллегиального управления по всей России, место бывшего некогда Малороссийского приказа должна была занять Малороссийская коллегия, но с тою важною разницею, что этой коллегии надлежало находиться не в столице, а в Малороссии, в городе Глухове. Она была верховным местом в Малорусском крае и выше самого гетмана; за последним оставалось право совета в этой коллегии. Малороссийская коллегия утверждалась под благовидным предлогом защищать народ от притеснений и злоупотреблений со стороны генеральной старшины, полковников и всяких других властей; она имела право производить дела по поступившим к ней жалобам, вести приходные и расходные книги и доставлять их в сенат. Без сношения с нею гетман и старшина не должны были предпринимать каких бы то ни было всенародных распоряжений и рассылать универсалов. Тяжело показалось Скоропадскому. Он попытался сделать государю представление и сослаться на права Малороссийского края, утвержденные царем Алексеем Михайловичем в силу Переяславского договора, заключенного с гетманом Богданом Хмельницким во время присоединения Малороссии, – права, подтвержденные и наследниками царя Алексея Михайловича и в числе их самим Петром. Царь дал ответ, что учреждение Малороссийской коллегии не делает нарушения пунктов, постановленных с Хмельницким, потому что и прежде дозволялось подавать апелляции воеводам великорусским.
Скоропадский не слыхал о таком пункте договора, на какой указывал Петр, и во всей Малороссии не знали и не слыхали, чтобы договор Переяславский давал право апелляции великорусским воеводам. Но делать было нечего. Скоропадскому оставалось молчать. Он уехал на родину, обласканный царем, но со смертельною раною в сердце. Он жил недолго.
Гетманский уряд остался незанятым. Надобно было избрать нового главу малороссийского казачества, но пока совершится выбор и последует утверждение от царя, казаки избрали временным наказным гетманом черниговского полковника Павла Полуботка.
Первым делом временного малорусского правительства было отправить посланцев Рубца и Быковского с челобитьем в сенат о выборе настоящего гетмана. Это было в конце 1722 года, когда Петр готовился идти в персидский поход. Полуботок обратился к императрице с просьбою о ходатайстве у императора, чтобы малороссийские права и преимущества были сохранены, а в сенат подавал прошение об отмене пошлин с меда, воска и табака.
Сенат отправил присланных к нему малорусов в Астрахань и велел там дожидаться государя, который был в Москве, собираясь идти на Персию.
По прибытии государя в Астрахань представились ему малорусские посланцы. Петр, отпуская их, письменно благодарил Полуботка и старшину за их верную службу и обещал устроить по их желанию выбор нового гетмана после своего возвращения из похода. Между тем Петр приказал нарядить пятнадцать тысяч малороссиян на работы в Ладогу, а десять тысяч в крепость Св. Креста. Вместо ожидаемой Полуботком и старшинами льготы от налогов царь издал новый именной указ о налогах на пчельники и табачное производство в Малороссии. Вслед за тем в начале
1723 года Петр дал указ сенату объявить малороссийским казакам, что по их желанию будут к ним в полки определяться полковники из великорусов, как уже был тому пример при Скоропадском; зять этого гетмана, Толстой, получил полковничий уряд в Нежине. Благовидный предлог расширить эту меру подал Стародубский полк, в котором казаки изъявили неудовольствие против своего полковника Журавки и просили им прислать другого полковника. Царь назначил к ним в полковники великоруса Кокошкина и показал вид, что смотрит на такое заявление Стародубского полка как на свидетельство того, что все малорусы желают иметь полковников, назначенных им из великорусов.
По окончании персидского похода воротившись в Петербург, государь застал новое посольство из Малороссии с повторением просьбы о выборе нового гетмана согласно данному царем обещанию.
В челобитной, обращенной к царю, говорилось так: «Повелитель неба и земли Христос Господь в нынешнем с небес пришествии своем хотящ победити враги В. И. В-ву всея России повелителю, победу на иноплеменники даровал и с оною торжественно в великий град Москву возвратити-ся удостоил, того убо Христа в мир для победы и В. В-ва в царствующий град с победой пришествии мы, с рабской должности нашей, вам, великому государю В. И. В-ву, в начале сего года всеподданнейше виншуючи [поздравляя], верно желаем, дабы оной победотворец Христос и в предбудущие многочислимые годы и лета дражайшее В. И. В-ва здоровье на ограждение и победу супротивных силою благости своея цело, состоятельно и крепко сохранил, величие и славу имени вашему великому во всех ближних и далечайших странах иноплеменнических умножая заставил. Мы обнадежени высокою В. И. В-ва милостию, выраженною в премощнейшей грамоте, с правительствующего сената принесенной через наших в низовой поход посыпанных с найпокорнейшим прошением о избрании по давном обыкновении вольными голосами нового гетмана, на место умершего господина Скоропадского, что тое нового гетмана избрание, заблагочасным В. В-ва с оного походу возвращением сбудется; ныне за тую премногую В. В-ва милость достодолжное наше обсылаем благодарствие и о исполнении той же высокомонаршей милости В. И. пресв. В-ву с дозволенным нашим челюбитствием раболепное приносим прошение, при чем скипетродержавную В. В-ва монаршую духом лобызаем десницу». Подписали челобитную Полуботок, Савич и Буна-ковский.
Вместе с тем Полуботок послал письмо кабинет-секретарю Макарову и просил его ходатайства «о неотлагательном исполнении высокомонаршей милостивой декларации в общенародном всей Малой России интересе, понеже нам и всей Малой России без гетмана, яко без совершенного малороссийскою правителя, обходиться трудно и неудобно».
На просьбу о выборе гетмана Петр дал такой ответ: «Всем ведомо, что с Богдана Хмельницкого до Скоропадского все гетманы явились изменниками, от чего много потерпело государство Русское, особенно Малороссия, и потому надобно приискать в гетманы верного и надежного человека, а пока такой найдется, определено правительство, которому надлежит повиноваться и не докучать насчет гетманского выбора».
Это малороссийское правительство, на которое указывал Петр, была Малороссийская коллегия, до крайности ненавистная для малорусских начальных людей. Между нею и генеральною старшиною произошло тогда жестокое столкновение. Старшина толковала, что коллегия должна была производить только дела по апелляциям, поданным на приговор генерального суда; старшина находила несправедливым, что коллегия разбирает всякие дела, даже не бывшие в генеральном суде, и берет на себя право делать распоряжения мимо туземной власти. Главное, что произошло тогда между коллегиею и старшиною, было то обстоятельство, что коллегия по приказу государя оповестила универсалом по всей Малороссии, чтобы все, которые имеют какое-нибудь неудовольствие против старшин и какого бы то ни было начальства в Малороссии, подавали жалобы в коллегию, установленную государем с той целью, дабы защищать бедных против богатых и вообще простой народ против малороссийских властей. Малорусские старшины увидели в этом тайное желание поднять против них подчиненных и таким путем привести к переменам, по их взгляду, нарушающим права и привилегии Малорусского края. Они поняли, что стоит объявить, чтобы недовольные шли жаловаться, – за недовольными дело не станет, хотя бы со стороны тех, на кого подаются жалобы, не было вовсе никаких злоупотреблений; в особенности старшины, знавшие свой край и дух своего народа, ожидали, что объявлением коллегии воспользуются крестьяне, чтобы заволноваться против землевладельцев, своих помещиков, потому что со времен восстания против польских панов при Хмельницком крестьяне составляли в Малороссии горючий материал, готовый вспыхнуть от малейшего возбуждения. Чего старшины ждали, то и случилось. На Полуботка появились от разных лиц жалобы. Во многих местах крестьяне забунтовали, не хотели слушаться своих помещиков; одного из последних, Данилу Забелу, драли за волосы и чуть не убили; другой, Андрей Лизогуб, жаловался старшине, что в селе его Погребах крестьяне исколотили до полусмерти старосту, Тогда Полуботок вместе со старшиною выдал универсал, предписывавший посполитым людям, живущим на помещичьих землях, оказывать своим помещикам законное послушание, под страхом наказания. По этому поводу между членами коллегии и старшинами произошли сцены ссор и несогласия. Бригадир Вельяминов говорил, что малорусское правительство не смеет без ведома коллегии посылать универсалов и, вдобавок, противных по своему смыслу распоряжениям коллегии. Полуботок ссылался на свой сан наказного гетмана, который признал за ним сам царь. Вельяминов на это сказал ему:
– Я бригадир и президент, а ты что такое передо мною? Ничто! Вот я вас согну так, что и другие треснут. Государь указал переменить ваши давнины и поступать с вами по-новому!
Полуботок заметил непристойность его выходок при чтении указа.
– Я вам указ! – закричал Вельяминов. Полуботок отправил государю жалобу на Вельяминова и всю коллегию и привел в своем прошении государю статью договора, заключенного с Богданом Хмельницким московскими боярами во время присоединения Малороссии к России; Полуботок указывал, что московский царь Алексей Михайлович тогда утвердил старый порядок судопроизводства в новоприсоединенной стране: ни воеводы, ни стольники не должны были вступаться в войсковые суды, и все товариство судимо было своею генеральною старшиною; где три казака, – там двое третьего должны были судить. Полуботок смело припомнил Петру, что преемники Алексея Михайловича подтверждали этот договор, и сам Петр подтвердил его при избрании гетмана Скоропадского.
Но со своей стороны коллегия жаловалась государю, что наказной гетман и старшины посылают самовольно универсалы, противодействуя коллегии, поступающей по царскому указу; и вместе с тем Вельяминов прислал жалобы, возникшие от разных лиц на Полуботка и старшину. Государь приказал призвать к себе в Петербург Полуботка, генерального судью Ивана Чарныша и генерального писаря Семена Савича.
Позванные к ответу малорусы явились в Петербург 3 августа 1723 года и поместились в доме Бутурлина (князя-папы). Сначала их приняли ласково и милостиво; августа 6-го они представлялись государю на острове Котлин, потом несколько времени оставались без спросов, посещая разных вельмож; везде их принимали радушно и приветливо.
В сентябре начался над ними допрос в Тайной канцелярии, сохранившийся в делах государственного архива. Прежде всего и более всего налегали на универсалы о повиновении крестьян помещикам, разосланные без ведома коллегии. Полуботок и Чарныш объясняли, что это сделано ради того, чтобы в поспольстве не учинилось опасного смятения. «Вельяминов, – говорили они, – разослал ни своих владельцев, ни старшин, а мы знаем, что наше поспольство всегда готово подняться на панов, и потому, чтобы не допустить до большого мятежа, мы разослали универсалы, иначе с нас бы самих взыскивалось, если бы вышло общее волнение». Савич уклонился от всякою объяснения, отговариваясь, что был болен в то время, когда посылались универсалы.
– Вы, – спрашивали малорусов, – посылали в Кро-левец казака Уманца предлагать казакам для выбора в сотники подозрительных людей: Семена Григоровича и Захара Колесниченка; первый был зять изменника Кожуровского,а второй – шурин прилуцкого полковника Горленка, приставшего к Мазепе, между тем как нежинский полковник Толстой, зять покойного Скоропадского, писал вам, что по приговору и желанию кролевецких казаков и поспольства надобно было оставить прежнего сотника Головаревского, верного слугу государя, на занимаемом им месте. Вы же не учинили по его письму и велели выбирать нового из подозрительных людей, а Григорович со своими товарищами бил и сажал в тюрьму казаков.
Полуботок отвечал:
– Мы предлагали на выбор трех персон: Григоровича,Агиенка и Колесниченка, и посылали узнать, какое будет согласие кролевецких казаков; мы сделали так потому, что казаки из Кролевца приезжали к нам и требовали для выбора наметить нескольких лиц, а не одну персону; старшины никого не назначили, а предоставили выбор казакам. Нежинский полковник Толстой писал нам об определении Головаревского, но мы не сделали этого по одному письму Толстого, а прежде послали казака Уманца проведать: точно ли хотят его кролевецкие казаки и за кем окажется более голосов? На Головаревского были челобитчики: и мещане, и казаки, а кто именно, того не припомню; его винили, что он разоряет и отнимает грунты у некоторых лиц; так делал он, когда был сотником. По этой-то причине мы и не определили Головаревского. О том, чтобы Григорович кого-нибудь бил или сажал в тюрьму, я ничего не знаю.
Спрошенный по этому пункту Савич прибавил, что еще гетман Скоропадский отставил Головаревского от должности сотника за нанесенные людям обиды. Чарныш отозвался полным неведением по делу о выборе сотника в Кролевце.
Тайная канцелярия задала потом следующий вопрос:
– Бригадир Вельяминов писал, что вы без указа коллегии раздавали в работу деревни, приписанные прежде к ратуше. Кому раздавали вы деревни и какие именно?
Савич и Чарныш отозвались незнанием. Один Полуботок дал на этот вопрос такой ответ:
– Мы отдали одну деревню в тридцать или сорок дворов новгород-северскому сотнику Голезному, потому что этот сотник по сенатскому указу был переведен из Полтавского полка в Новгород-Северский, а прежнего сотника деревня была уже отписана к гетманским маетностям. Потом мы отдали небольшую деревню бунчуковому товарищу Кушневскому ради отъезда его в Петербург, как прежде делалось у нас в подобных случаях; когда же бригадир сказал, что не следует давать деревню Кушневскому, тогда мы снова отобрали ее и приписали к ратуше. Наконец, дана была небольшая деревня канцеляристу Хоменку в Стародубском полку, в Баклановской сотне, потому что этому канцеляристу дано было обещание еще гетманом Скоропадским по тому поводу, что Хоменко перешел на его сторону из-за Днепра и там покинул бывшую за ним деревню. Более этих трех деревень мы никому не давали.
Был затем сделан малорусам такой вопрос:
– В Малороссийской коллегии определено иметь счетчика и комиссара для приема денежной казны, В 1722 году велено было выбрать счетчика из гарнизонных солдат, но на указ об этом получено донесение, что счетчики комиссар уже выбраны и не из гарнизонных солдат, потому что из гарнизонных солдат выбрать некого: они все бедны. Зачем отставили счетчиков и комиссара, не дождавшись указа?
Полуботок и Савич объявили, что это неправда, а Чарныш добавил, что бригадир Вельяминов писал ложно, будто гарнизонные солдаты бедны и выбрать из них некого, тогда как многие из гарнизонных солдат имеют лавки и занимаются торгами.
– Прошлый год в малороссийские полки были определены сборщики, которым велено собрать денег, хлеба и меда, и этих денег не следовало употреблять никуда без указа, а полковники Полуботок, Танский, Апостол и Милорадович отобрали у сборщиков 2264 рубля и хлеба 628 четвертей.
Полуботок отвечал:
– Без указа ничего не брали, но по силе сенатского указа, которым велено было полковникам довольствоваться теми сборами, какие получались прежде, в Черниговском полку собрано не коллежскими, а полковыми сборщиками всего 70 или 80 рублей. Савич заметил, что из коллегии прислан был к старшине указ об одном меде, взятом миргородским полковником Апостолом, а о хлебе и деньгах не было никакой переписки, кроме только о хлебе, собираемом в раздачу коллежским служителям.
Представили допрошаемым такое донесение Малороссийской коллегии:
– Был послан в Стародубский полк, в маетности полковничьего уряда Пекалицкий для сбора доходов на полковничий ранг. Из коллегии ему послан был указ, чтобы он явился с деньгами в коллегию, а он не явился, и когда потом был сыскан, то сказал, что старшина не велела отдавать этих денег в коллегию.
Что это значит (спрашивала Тайная канцелярия), сколько было денег и куда их израсходовали. Полуботок на это сказал:
– В виду у нас имелся указ сената хранить собранные деньги там, где они были собраны, и потому мы, старшина, определили не отдавать собранных Пекалицким денег, а приказали положить их в Стародубе за неимением полковника при полковой старшине, чтобы, когда будет в Стародубском полку новый полковник и потребует этих денег, они были налицо, потому что такие расходуются на покупку лошадей и на другие нужды полка. Денег было налицо рублей сто с небольшим; а чтобы бригадир Вельяминов требовал этих денег и приказывал Пекалицкому явиться в коллегию и мы будто не велели Пекалицкому являться и доставлять в коллегию денег – того мы не знаем и от нас такого приказа не было.
И Савич, и Чарныш показали то же, что и Полуботок. Тайная канцелярия сделала такой спрос:
– Когда у вас бывают между собою советы о важных делах, вам велено давать знать бригадиру Вельяминову, и последний должен находиться при таких ваших советах; вы должны были сообщать ему сентенции и копии универсалов; вы же о своих советах ему не объявляли, а присылали копии с универсалов и известия о всяких дела хуже в то время, когда дело окончится и состоится решение.
Полуботок дал такой ответ:
– О важных делах мы письменно не держали совета с Вельяминовым и знать ему на письме не давали, потому что такие важные дела не часто случаются. Сочиняя универсалы и подписывая их, мы посылаем их в коллегию и до просмотра коллегии их не публикуем; иногда же о нужнейших делах имеем разговор с бригадиром Вельяминовым. Копии с универсалов сообщаем в коллегию, а сентенций не посылаем, потому что у нас не было такого обыкновения, чтобы подписывать и крепить по листам приговоры всем старшинам. Не важные же дела мы решаем сами собою и по решении доносим коллегии. Всем этим мы не чинили коллегии противности и не нарушали надлежащего ей послушания.
То же сказал Савич, а Чарныш отговорился незнанием по причине болезни, постигшей его. Спрашивали:
Для чего вы, не объявя Вельяминову, устроили у себя кроме генерального суда еще какой-то свой суд и какие дела производились в этом суде? Были ли такие суды при прежних гетманах и если не было, то для чего вы их выдумали без указа?
Мы, – сказал Полуботок, – учинили в Глухове суд с совета старшин и сказывали о том ранее бригадиру Вельяминову, что наш генеральный судья заболел, а челобитчиков много и дел накопилось довольно. Бригадир не сказал нам, чтобы не быть такому суду, а, напротив, сказал «хорошо». Суд этот вовсе не был иной кроме генерального, он был учрежден временно вместо генерального; и при прежних гетманах делалось так, что если генеральный судья отлучится или заболеет, то по гетманскому приказу выбирались временные судьи из полковых старшин или из других лиц, кто прилучится, по четыре человека для судопроизводства. Из такого суда мы отсылали дела в коллегию, а в коллегии, продержав дело месяца три, отсылали его снова в наш суд для решения.
Был затем сделан вопрос о глуховском сотнике Мануйлове. Бригадир Вельяминов не велел его высылать в низовой поход, но объявление Вельяминова не было принято во внимание старшинами: Мануйлов был выслан.
– За какую вину, – спрашивали в Тайной канцелярии, – держали вы на пушке племянника этого Мануйлова, Оболонского, бывшего у нас канцеляристом?
– Мануйлова выслали не мы, – отвечал Полуботок, – а нежинский полковник Толстой, и бригадир Вельяминов не говорил нам, чтобы его не высылать. Оболонский же был наказан за то, что когда Вельяминов сверх определенных для него маетностей требовал с нас еще 300 четвертей хлеба, а у нас хлеба в сборе не было, то мы приказали Оболонскому написать донесение в сенат, а Оболонский потерял черновой отпуск: за это по нашему давнему обыкновению мы подвергли его штрафу, и Вельяминов за то на нас озлобился.
То же показали Савич и Чарныш.
Все это до сих пор были обвинения в злоупотреблениях по общей текущей администрации. Начались потом допросы по жалобам разных лиц на Полуботка и старшину.
– Стародубский мещанин Федор Сухота искал на стародубском войте Спиридоне Ширяе издержек в проестях и волокитах по посланным из Иностранной коллегии грамотам. Иск простирался до 809 рублей.
– Помню, – сказал Полуботок, – что была прислана из Иностранной коллегии грамота о взыскании 809 рублей по челобитию Сухоты; эти деньги остались невзысканными за челобитием ответчика, доказавшего, что истец ищет за него напрасно, и потом дело взято было на решение в Малороссийскую коллегию.
Чарныш сказал:
– Иное дело генеральным судом решено, написана сентенция еще при Скоропадском и послана была в иностранную коллегию.
– Казак Никифор Ломака жаловался, что отец его бил челом на Пилатовича о затоплении мельницы; был дан декрет обвинительный на Пилатовича, но не приведен в исполнение.
Полуботок заявил, что не знает этого дела.
Ему сказали: «Пилатович обвинен был при гетмане Скоропадском и выдан по гетманскому приказу против него обвинительный декрет, но генеральный суд, взявши взятку с Пилатовича, обвинил Ломаку и отдал остальные его мельницы Пилатовичу» По этому делу Чарныш сказал:
– Пилатович бил челом напрасно, будто посланные по челобитию Ломаки розыщики вели розыск неправильно; потом посланы были внове розыщики, и по вторичному розыску явился виноват Ломака; тогда прежние розыщики были наказаны гетманом и остальные мельницы были отданы Пилатовичу. Взяток с Пилатовича не брали; правда, он положил перед судом деньги, но эти деньги были ему возвращены.
– Но по челобитию Ломаки, – возразили малорусам вТайной канцелярии, – дело было требовано в Москву и не прислано. Отчего вы его не прислали?
– Я за болезнию не присутствовал на суде, – сказал Чарныш, – а потом, когда старшина сообщила мне, что это дело требуют в коллегию, я передал его в войсковую канцелярию для отсылки в коллегию.
Савич объяснил, что он не занимался этим делом, собираясь ехать в Петербург.
– Города Любеча церкви Рождества Богородицы поп Гаврило жаловался, что Полуботок сделал нападение на церковную землю и другие маетности и овладел ими насильно, не обращая внимания на крепостные акты.
Полуботок против этого обвинения дал такой ответ:
– Я не отнимал насильно имущества и земель церковных, а, быть может, поступил так мой приказчик Семен Калмыков; думаю так потому, что тот поп бил челом в коллегии на него и приказчик после его челобития взят в коллегию, а от меня не давалось приказания обижать этого попа, и сам поп на приказчика мне не жаловался. Впрочем, приказчик взят в коллегию по донесению любецкого сотника Савченка, а не по донесению попа. Бригадир объявлял мне о челобитной попа, и я хотел послать для розыска, ноне послал, потому что сам я поехал в Петербург, а приказчика из коллегии до сих пор не освободили. Я приказывал приказчику, чтобы он не чинил обиды попу.
Полуботку представили вопросы о разных обидных поступках, учиненных этому попу Гавриле, а именно:
«Овладел десятью крестьянскими дворами и садом; приказал взять с попова двора двадцать три воза сена; вслед выбрать два улья пчел в бортях; на Днепре велел вырубить яз; через принадлежащие попу сады и огороды проложил дорогу к своему двору; отнял в семи рублях огород; взял у попова крестьянина избу с сеньми и положил за нее своевольно восемь рублей; взял за долг у попа крестьянина; овладел церковною землею с сенными полосами; отнял положенную церковникам в пропитание дань с двух островов по пяти рублей и по два пуда меда; отнял четырех крестьян, с которых шло оброка по шести рублей и овса по шести четвертей; поставил на купленной земле корчму» и проч.
На все эти вопросы Полуботок отвечал отрицанием.
На этом обрывается в деле, хранящемся в государственном архиве, допрос, сделанный Тайной канцелярией Полуботку с товарищами. Затем там читаем мы роспись колодникам, которых император приказал отвезти в Гварнизон (Петропавловскую крепость) лейб-гвардии Преображенского полка адъютанту Артемию Максимовичу. Это совершилось 10 ноября 1723 года в 9 часов пополудни. Поименованные колодники были: Черниговского полка полковник Павел Полуботок, генеральный судья Иван Чарныш, генеральный писарь Семен Савич, сыновья генерального судьи Иван и Петр Чарныши, Черниговского полка полковой писарь Иван Янушкевич, того же полка казак Иван Рыкша, Стародубского полка войсковой товарищ Степан Косович, Гадяцкого полка судья Григорий Грабянка, канцелярист генеральной канцелярии Николай Ханенко, Переяславского полка есаул и наказной полковник Иван Данилович, Стародубского полка наказной полковник Петр Корецкий, бунчуковый товарищ Дмитро Володковский, войсковой товарищ Василий Быковский, канцелярист генеральной канцелярии Иван Романович. На дворе бывшего князь-папы Бутурлина остались: священник Василий Петров и одиннадцать служителей Полуботка, из которых один был бандурист, а другой – кухмистер-поляк, шесть служителей Чарныша, семь – Савича и несколько служителей других арестованных.
Причина арестования Полуботка и его товарищей не вполне разъяснена историею. В Малороссии сохранилось предание, что Полуботок раздражил царя смелою речью, которую произнес на улице при выходе государя из Троицкой церкви. Бантыш-Каменский в своей «Истории Малой России» сообщает, что у малороссийского старожила Тарновского был список этой речи, но он кому-то отдал его . В «Истории руссов», несправедливо приписываемой архиепископу Конисскому, приводится длинная речь, будто бы говоренная Петру Полуботком, но склад этой речи сразу обличает подделку, как и вообще все приводимые в этой истории речи. Правдоподобнее приводится речь Полуботка, произнесенная в это время Петру, в сочинении Шерера «Annales de la Petite Russie»:
«Знаю и вижу, государь, что вы хотите погубить мою родину без всякой причины, единственно по злобным наветам гордого Меншикова; вы считаете себя выше всех законов и хотите уничтожить все привилегии, утвержденные торжественно вашими предшественниками и вашим величеством; вы хотите подчинить произволу народ, которого свободу вы сами признали; вы не затрудняетесь посылать его на тяжелые и унизительные работы, принуждаете казаков, как рабов, копать каналы в ваших владениях, а что всего для нас оскорбительнее – лишаете нас драгоценнейшего нашего права избирать вольными голосами гетманов и прочих начальников; вместо того, чтобы оставить судьям из нашего народа власть судить своих соотечественников, вы поставили нам судьями великорусов, которые не знают или прикидываются не знающими наших прав и привилегий и не перестают всякими способами нас насиловать и оскорблять. Неужели, отказывая нам в правосудии, ваше величество думаете принести Богу благодарность за все успехи, которые он вам соизволил послать? Вы ослеплены величием и могуществом, которые дали вам щедроты божеские, а не думаете о божеском правосудии. Позвольте, ваше величество, объявить вам в последний раз, что вы не получите никакой пользы от разорения целого народа: гораздо менее вам славы властвовать силою и казнями над низкими рабами, чем быть главою и отцом такого народа, который за все ваши благодеяния всегда готов всем жертвовать и проливать кровь ради вашей пользы и славы. Знаю, что меня ожидают оковы, что меня посадят в мрачную тюрьму на голодную смерть по московскому обычаю, но мне все равно: я говорю за свою родину и добровольно предпочитаю самую мучительную смерть ужасному зрелищу окончательного разорения моего края. Подумайте, великий государь, и будьте уверены, что вы отдадите некогда отчет господу всех господствующих за несправедливости, которые вы учиняете народу, принятому вами под ваше покровительство».
Соображая тогдашние обстоятельства, едва ли можно признать сообщаемую в книге Шерера речь действительно сказанною Полуботком. Мы знаем вспыльчивый, раздражительный и вместе крутой нрав Петра. Возможно ли допустить, чтобы он спокойно в продолжение нескольких минут стоя на улице, слушал это укорительное красноречие малороссийского наказного гетмана? Мы уверены, что этой речи Полуботок не говорил, но она тем не менее имеет для нас значение как отголосок происшедшей с Полуботком катастрофы и проявление сочувствия к Полуботку у малорусов его времени, потому что речь эта, по всем соображениям, сочинена и приписана Полуботку в Малороссии. В бумагах государственного архива мы не нашли ни малейшего намека на какую бы то ни было речь, произнесенную Полуботком государю; но из тех же бумаг мы узнаем, что в то время, когда Полуботок с товарищами находился в Петербурге и еще не был подвергнут в Тайной канцелярии допросу, который мы привели выше, над ним начиналось тайно другое дело – по обвинению в государственной измене. Дело это возникло августа 31-го 1723 года по донесению псковскою епископа Феофана Прокоповича, сообщившего письмо к нему Иродиана, епископа черниговского, о черниговском полковнике Полуботке, где показано было, что Полуботок имел сношения с изменником Орликом, бывшим писарем Мазепы, возведенным по смерти последнего от шведского короля Карла XII в сан малороссийскою гетмана и приходившим с татарскою ордою в пределы Малороссии. Иродиан препроводил присланное к нему письмо Нила, архимандрита елецкого, 12 декабря 1722 года следующею содержания:
«Превелебный отец Самборович с архимандритии елецкой отдален отъезжаючи в Киев, ездил жегнати [прощаться] своих благодетелей черниговских и в небытности мости-пана полковника черниговского был у самой паньи полковниковой в доме; оттуда повернувши, был у меня, Нила архимандрита, только в той обители новоизбранного, где хвалячися ласкою ей милости паньи полковниковой, что его довольно з дому своего путешествовала, и тое предлагал якобы ему, отцу Самборовичу, презентовала лист своего пана, в котором его милость, пан полковник, пишучи з Глухова, хвалился ласкою князя светлейшего: повелел ему, пану полковнику, в нуждах своих списываться, обещаючи-ся во всем пособствовати; также поведал, якобы чул з уст паньи полковниковой, что пана миргородского полковника моцно ранено на баталии, и также полковника Танского рассечено и пана Галагана разрублено, а сын пана полковника миргородского гдесь под елся – неизвестно; также похвалял ростропность его милости пана полковника черниговского, который, чуючи Орлика с 30 000 кочуючого за Васильковым в степи, не писал к нему, токмо изустным выговором посылал Казаков уведомляючися, для чего бы Орлик зближился з ордою под Киев, на что якобы то ответствовал Орлик: «того ради я здесь кочую з ордою, бо в наших сторонах многолюдно, а поветрие тяжкое, абым я ся не заразил». Я как в ту пору казал отцу Самборовичу, что то байка щирая, а не правда, так и теперь принужден повелением преосвященного моего пастыря его милости госпадина Иродиана Жураковского мусилем [должен был] дати на письме подлинные его отца Самборовича слова».
Уже до приезда Полуботка в Петербург по этому поводу возникла переписка между Полуботком и Самборовичем, переведенным тогда из Чернигова в Киев в сане игумена Кирилловского монастыря. Полуботок от 29 мая 1723 года писал Самборовичу такое письмо:
«Донеслося мне ведомо из Чернигова о некоторых плетках [сплетнях], что якобы оныя произошли на контемпт [для унижения] и на некую шкодливость моей особы от вас, мости-пана, чего весьма не сподевалемся [не надеялся], которые отец Нил, от вашея мости-пана чуючи, донесл преосвященному его милости епископу черниговскому, яко же, по требованию его преосвященства, о тых за рукою своею дал его пастырской милости сказку, которой копию в объявление через сего листа подавцу до вашей милости пана посылаючи, вельце [очень] прошу на всякой пункт мне в самой скорости учините ответ: есть ли тые плетки от вашей милости-пана вышли, чили не [или нет], абым я мог ведати на ким при невинности моей моего бесчестия и обругательства доходити [искать]; при том всегдашним мя вашей милости полецаю [поручаю] молитвам».
«Презентовано мне сказку превелебного отца Нила, теперешнего архимандриты елецкого, который написал якобы по приезде моем в Чернигов, будучи мне в доме вашем панском давано читати лист, писанный от вашей мости-пана. Там листа мне не презентовано, только цидулку, чинячи мне сожаление, а потешаючи веселою вестью о милостивом монаршем призрении на Малую Россию, то есть поведено всякому началу и гражданству владети добрами и доходами надежными по-прежнему, наконец в той цидуле доложено, что князь светлейший много ходатайствовал до императорского величества в том деле нашим посланным и впредь обещался. Напутствием з дому вашего панского от ее милости паньи полковниковой мне учиненным не хваливался я того дня перед отцом Нилом, бо аж на утренний день мне прислано по милости своей, что была благодетельская ласка ко изгнанному, ибоя мя нагло [внезапно] отец Нил выправил [выпроваживал] з Елецкого в Киев хотя накрепко складалемся писанием [усиленно ссылаясь на письмо] преосвященного архипастыря тутейшего киевского персвадуючим, чтобы я не рушался з месца. О тому полковнику миргородском, о пану Галагану и о пану Танском, жадного [никакого] в дому вашей милости не было разговору, боледво с полквадранса там бавилисьмыся на пожегаанию [ибо едва полчетверти часа мы провели на прощании]. Тое добре памятую, что еще выездячему мне на устречу к архиерею теперешнему черниговскому в Новгородок, сказали мне за монастырем Елецким на дворце пришедший з города иеромонах Фаддей Какойлович и диакон Андрей Дембицкий, будто слышали они, что под шопою [под навесом] там у Чернигови читано письмо яко бы пана миргородского постреляно, Галагана и Чесника рассечено и пана Тайского порубано, не ведать чи живы будут; тую весть на ночлезе у вечеру за Сновом на лузе объявил был я его милости отце архимандриту Святотроицкому, в то время сопутнику моему, а больше никому, бо не подлинно было чи так, или нет. О Орлику и о орде за Васильковым ани в дому вашей мости, ани в Чернигове я и не слыхал и не розмовлял о ним с отцом Нилом, о посылке вашей милости к нему не ведаю и жадного словесного вашей мости пану не чинилем апляузу [не одобрял], разве могл он слышати от людей посполитых, а не от мене, бо и о мне тут пронеслось было яко бы я давно уже поехал до святейшего синода, и минувши Чернигов ктось мене видел в Седневе и в Новгородку, а я здесь недвижим пребываю, имеючи место пристойное. Пронеслася было зимою тут тревога, будто орда в степи за Васильковым, или уже по сем боку Василькова, а от кого – в то время не ведал я, аж теперь спросился отца наместника святософийского, отца писаря, отца инстигатора консистории, и они поведали, что неякийсь мужик прибег до Рославич, села митрополитанского, сказал о той тревоге попу, поп з городничим тамошним ударили в колокол на гвалт, людей потревожили и по околичных селах; однако за тое и поп и городничий приняли в цепи наказание, а мужик в крепости печерской имел наказание, а понеже отец Нил по повелению на мене неправдивую дал сказку, то мусил писати и тое, чего от мене не слыхал: може он по нелюбови ко мне сие творит, хотя я ни в чем его милости не перешкожую [не препятствую], или хотел крайнего моего благодетеля, вашу панскую милость, подвигнути на меня старца до уразы [к оскорблению], до ненависти, что кольвек [что-нибудь]делает, Бог ему да простит, а я всегда в надлежащей чести доброе имя и славу так самого вашей мостипана, яко и всего богодарственного домовства пестуючи и заховуючи всегдашние молитвы и готовость услуг доживотных [пожизненных] при нижайшем поклонении залецаю [поручаю]. Вельми ваш во всем зычливый [доброжелательный] богомолец и слуга нижайший Евстратий Самборович, архимандрит елецкий, игумен общества Святотроицкого Кирилловского киевский рукою власною».
По этим полученным известиям Тайная канцелярия отправила в Киев к тамошнему генерал-губернатору князю Трубецкому указ произвести розыск о сношениях Полуботка с Орликом. Указ этот отправлен был с нарочным, лейбгвардии сержантом Мордвиновым, которому велено было самому находиться при следствии и, окончивши следствие, отослать все дело для окончательною решения в вышний суд. Но князь Трубецкой, начавши производить розыск, встретил затруднение и доносил, что никакие может довести дело до конца, потомучто люди, которых он привлекал к допросу, боясь Полуботка или потакая ему, не говорили правды. Дело в том, что в Петербурге находившиеся малорусы проведали собирающуюся над ними грозу: сенатские подьячие сообщили им секретное дело, производившееся об них, и Полуботок написал в Малороссию наставление, как следует поступать и отвечать, когда будут делать розыск. Это сделалось известным государю, и, по-видимому, это обстоятельство и было поводом внезапного ареста, наложенного на малороссиян в Петербурге. У Соловьева, кроме тех бумаг, которые были в наших руках из государственного архива, были еще документы московского Архива иностранных дел, из которых оказывается, что 10 ноября, в день, когда арестовали Полуботка с другими малорусами, Петру при выходе из церкви св. Троицы приехавший из Малороссии канцелярист Иван Романович подал две челобитные; государь распечатал их в доме, называемом «Четыре фрегата», и нашел в этих челобитных «неосновательные и противные прошения». Из указа, последовавшего уже после кончины Петра (П. С. 3., ст. 4651), видно, что в одной из этих челобитных, написанной старшинами, остававшимися в Малороссии, они просили государя, будто бы по желанию всего малороссийского народа, уничтожить Малороссийскую коллегию и устроить вместо нее генеральный суд из семи особ. По поводу этой челобитной Петр приказал арестовать Полуботка и всех ею товарищей и захватить все их бумаги; в этих бумагах найдена «промемория» отправлявшемуся в Малороссию посланцу с наставлением, какие ответы следует давать, когда будут делать вопросы, и вместе с тем научать жаловаться на притеснения со стороны Малороссийской коллегии. Петр ясно узнал, что малорусы проведали секретное дело, производившееся о них, и 16 января 1724 года дал такой указ сенату, что «секретные дела вынесены от подьячих черкасам... того ради, получа сие, учините, по примеру Иностранной коллегии, чтобы секретные дела были особливо у надежных людей, чтобы впредь такого скаредства не учинилось».
Как бы то ни было, но еще в декабре 1723 года отправлен был в Малороссию Румянцев, доверенный человек Петра, сослуживший ему важную службу вместе с Толстым по делу о вызове царевича Алексея из-за границы. Государь дал ему инструкцию поверить и докончить розыск, начатый и неконченный князем Трубецким. Румянцев должен был собрать всех тех людей, которые были в прежнем розыске, обнадежить их, что им не будет ничего дурного, убедить их, чтобы они безо всякой опасности объявили о преступлениях Полуботка и всей старшины, и, снявши с них допрос, отправить их в Петербург не под арестом, но с офицером. Вместе с тем Румянцеву предписывалось собирать в городах казаков, убедить их в том, что им будет лучше, когда вместо прежних полковников будут им назначены новые полковники из великороссиян, и узнать, что казаки не участвовали в составлении челобитной об избрании гетмана, а что такую челобитную выдумала старшина от имени всего казачества, без желания подчиненных.
Румянцев в январе 1724 года доносил из Чернигова, что, приехавши в Стародуб, он собрал на сход полковую старшину, сотников и по несколько десятков казаков от каждой сотни, а также и членов магистрата. Он спрашивал их: знают ли они о челобитной, поданной генеральною старшиною об избрании гетмана, и с их ли желания генеральная старшина составила эту челобитную? Иные сказали, что знают; другие – что не знают подлинно. Но, по замечанию Румянцева, они говорили так, что верить им нельзя: сразу видно, их научали другие. Румянцев спросил: довольны ли они определенным в их полк полковником Кокошкиным? Казаки сообразили, какого ответа хочется тем, которые задавали им такой вопрос, и сказали, что они «по высокой милости царской зело удовольствованы». Когда Румянцев из Стародуба приехал в Чернигов, то собрал сход и объявил черниговским казакам, что у них полковником будет назначенный от царя Богданов. Казаки приняли эту новость «с великим благодарением», Румянцев спросил про челобитную об избрании гетмана, посланную государю будто бы от всего казачества. Черниговские казаки отвечали, что ничего об этом не ведают, что старшина составила эту челобитную «воровски без их позволения». Содержавшийся под караулом канцелярист Банкевич подал на старшину донос, и Румянцев препроводил этот донос в Тайную канцелярию. Из Чернигова Румянцев собрался ехать в другие малороссийские полковые города и испрашивал дальнейших для себя инструкций. Этих инструкций мы не нашли, но из указа Екатерины I (П. С. 3., ст. 4651) оказывается, что Румянцев ездил во все полковые города и везде собирал на сход полковую старшину и по несколько сот казаков. Он делал на сходах те же вопросы, что в Чернигове и Стародубе. Везде казаки показали, что они не просили ни об упразднении Малороссийской коллегии, ни об избрании гетмана, что это вымыслила сама собою старшина, а других принуждали прилагать руки к челобитной. Румянцев вместе с тем донес в Тайную канцелярию, что, как он узнал, находившиеся в Петербурге малорусы посылали к оставшейся в Малороссии старшине, к Жураковскому и Лизогубу, наставление, а Жураковский и Лизогуб по смыслу этого наставления разослали от себя письма в три полка, чтобы побудить малороссийский народ заявлять нежелание иметь у себя великорусских судей и великорусских полковников. Потом Полуботок послал из Петербурга в Малороссию своего доверенного человека Лаговича передать генеральной старшине, чтобы полковники в разных полках внушили своей полковой старшине и сотникам, дабы они постарались поскорее помириться со всеми теми, с кем находились в ссоре, и вознаградили бы тех, кого оскорбили, чтобы не было более жалоб на причиненные обиды. Когда правительство узнало об этом обо всем из донесения Румянцева, Лаговича подвергли очной ставке с Полуботком, и Полуботок сознался, что посылал Лаговича делать надлежащие внушения, чтобы расположить Казаков давать на вопросы такие ответы, которые бы не шли вразрез с их задушевным желанием удержать в Малороссии старый порядок и не допускать нововведений.
Полуботок умер в Петропавловской крепости в 1724 году. Его товарищи были освобождены Екатериною I.
Тогдашнее русское правительство не только при Петре, но и после его кончины старалось представить Полуботка и его товарищей людьми, которые, заботясь о своих личных и сословных целях, были утеснителями «подлого», как выражались в те времена, народа, а государь являлся защитником и охранителем этого народа от эксплуатации сильных и богатых лиц, занимавших начальнические места. В Малороссии между тамошнею интеллигенциею составилось и укрепилось мнение о Полуботке как о смелом, благородном и решительном, тем не менее непоколебимо верном престолу и своему долгу герое, пожертвовавшем своею свободою и далее самою жизнью за права своей родины. Мы не имеем подробных данных, чтобы произвести верный приговор и, так сказать, последнее слово истории о печальном событии, изложенном нами. Все, в чем в оное время обвиняли Полуботка и вообще старшину, останется недоказанным. Читатели наши могут ясно видеть, что обвинения, на которые их заставляли давать ответы в Тайной канцелярии, голословны и не подтверждались никакими фактическими уликами, а от обвиняемых ни в чем не последовало сознания. Притом способ, каким возбуждены все противные для Полуботка и старшины жалобы, по самому существу своему внушает подозрение в справедливости самих жалоб. Малороссийская коллегия рассылает приглашения подавать жалобы на старшин. Нет и быть не может в свете человека, который бы всем угодил. Понятно, если оповестить всем и каждому, чтобы шли с жалобами на то или другое лицо, то непременно явится целая куча жалоб. Делать подобные приглашения к подаче жалоб можно только с предвзятым желанием повредить во что бы то ни стало тем, на которых будут приноситься жалобы. Так на самом деле и было. Петр, в видах государственною единства, находил неуместным сохранять областную самобытность Малороссийского края и желал теснее слить его с остальным государством своим. При таком взгляде ему до крайности неприятно было домогательство старшин об избрании нового гетмана и их недовольство учреждением Малороссийской коллегии – нового, еще небывалого органа предполагаемого государем слития Малороссии с Россиею. Петр знал и верно понимал, что этого желают одни старшины, – как люди, сравнительно более других политически развитые, и потому на них-то устремил свои удары. Петр знал в то же время, что в Малороссии существуют уже издавна враждебные отношения между казацким начальством и простыми казаками, между значными и чернью, между богатыми и бедняками, между владельцами земли и безземельными наймитами, между привилегированным казачеством и осужденным на поборы и повинности поспольством, одним словом, между тем, что на каких бы то ни было отношениях и какими бы то ни было путями поднималось из народной массы и остальною массою. Петр воспользовался этим общественным положением в Малороссии для своих политических целей. В таких видах ему было полезно, когда явятся из народной массы жалобы на старшину, на значных людей; в таких вилах он отправил Румянцева вызывать у простых Казаков согласие и сочувствие к нововведениям, которые, как Петру было известно, приходились не по сердцу старшине и вообще значным людям. Может ли историк верить искренности того, что могли отвечать казаки и простолюдины на вопросы человека, приехавшего от царя и своим тоном показывавшего им, чего хочет царь? Может ли, кроме того, верить беспристрастной правдивости донесений человека, прибывшего в Малороссию с заранее задуманным планом услышать там такое народное желание, какого хотелось получить самодержавному царю? Мы не можем признать ни справедливости тех обвинений, которые были искусственно возбуждены против Полуботка и старшин, ни обвинять последних в их домогательствах удерживать в Малороссии старый порядок, не нравившийся царю. Полуботок был одною из жертв, принесенных для государственных целей, которые во всей деятельности Петра всегда были на первом плане.
Отрывок из этой речи напечатан под портретом Полуботка в первом издании «Истории Малой России» Бантыш-Каменского: «вступаючись за отчизну, я не боюсь ни кандалов, ни тюрьмы, и для меня лучше найгоршою смертию умерти, як дивиться на повшехну гибель моих земляков...» Такой портрет с тою же надписью, писанный масляными красками и от старости потемневший, видел я у одного казака в мест. Монастырище Нежинского уезда.
хутор Полуботовка , Киевское воеводство , Речь Посполитая
Петропавловская крепость
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Па́вел Лео́нтьевич Полубо́ток (Полуботко, укр. Павло Полуботок ; ок. - 29 декабря ) - украинский военный и политический деятель, наказной гетман (исполняющий обязанности гетмана) Войска Запорожского ( -) после смерти Ивана Скоропадского , черниговский полковник .
Биография
Родился на хуторе Полуботовка . Был богатейшим человеком.
После смерти Скоропадского началась упорная борьба старшины во главе с Полуботком за защиту автономии Украины. В мае Полуботок был вызван в Петербург, где он подал челобитную Петру I об отмене новых стеснительных порядков, чем очень разгневал царя, который велел Полуботка с товарищами посадить в Петропавловскую крепость . Имущество Полуботка было конфисковано.
Умер в заключении в декабре 1724 года .
Мифы
В украинской историографии с именем Полуботка связано немало мифов.
В частности, «История русов » приводит довольно подробные обличительные речи Полуботка, якобы произнесённые в заключении; в частности, перед смертью гетман сказал: «Я вражды к тебе никогда не имел и не имею, и с тем умираю, как христианин. Верю несомненно, что за невинное страдание моё и моих ближних, будем судиться от общего и нелицемерного Судии нашего, Всемогущего Бога, и скоро пред Ним оба предстанем, и Пётр с Павлом там рассудятся» (хотя непонятно, кто из палачей мог их записать и как они оттуда попали к автору данного памфлета полвека спустя).
Ещё один распространённый миф - про «клад Полуботка », то есть золотой запас казацкой старшины, будто бы переданный на хранение в Банк Ост-Индской компании и не возвращённый. Попытки вернуть это золото предпринимались достаточно долго, в том числе и в годы Советской власти, однако в связи с отсутствием надёжных доказательств банк всякий раз отказывал в подобных претензиях.
Память
- В и 2010 годах были выпущены почтовые марки Украины, посвящённые Павлу Полуботку.
Напишите отзыв о статье "Полуботок, Павел Леонтьевич"
Примечания
Литература
- Багалей Д. И. Полуботок, Павел Леонтьевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
- Грушевський М. Ілюстрована історія України с додатками та доповненнями / Упор. Й. Й. Боряк, В. Ф. Верстюк. - Донецьк: ТОВ ПКФ «БАО», 2004. - 736 с.
- Модзалевский В. Л. Полуботок, Павел Леонтьевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
- Ульянов Н. И. . - М .: Изд-во «ИНДРИК», 1996.
|
|||||||||||||
Отрывок, характеризующий Полуботок, Павел Леонтьевич
– Знаете ли Вы что-либо про Катар, Ваше Святейшество?.. – не утерпев, спросила у него я. – Я почти уверена, что Вы об этом немало читали. Это была чудесная Вера, не правда ли? Намного правдивее, чем та, которой так лживо кичится Ваша церковь!.. Она была настоящей, не то, что Ваш сегодняшний пустозвон…Думаю, (как делала это часто!) я намеренно злила его, не обращая внимания на последствия. Караффа не собирался отпускать или жалеть нас. Поэтому, я без угрызений совести разрешала себе это последнее безобидное удовольствие… Но как оказалось, Караффа обижаться не собирался… Он терпеливо выслушал меня, не обращая внимания на мою колкость. Потом поднялся и спокойно произнёс:
– Если Вас интересует история этих еретиков – не откажите себе в удовольствии, сходите в библиотеку. Надеюсь, Вы всё ещё помните, где она находится? – Я кивнула. – Вы найдёте там много интересного… До встречи, мадонна.
У самой двери он вдруг остановился.
– Да, кстати… Сегодня Вы можете пообщаться с Анной. Вечер в Вашем полном распоряжении.
И, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты.
У меня резко сжалось сердце. Я так страдала без моей милой девочки!.. Так хотела её обнять!.. Но радоваться особо не спешила. Я знала Караффу. Знала, что по малейшему изменению его настроения он мог всё очень просто отменить. Поэтому, мысленно собравшись и постаравшись не слишком надеяться на «светлое» обещание Папы, я решила сразу же воспользоваться разрешением и посетить когда-то сильно потрясшую меня папскую библиотеку…
Немного поплутав в знакомых коридорах, я всё же довольно быстро нашла нужную дверь и, нажав на небольшой изящный рычажок, попала в ту же огромную, до потолка забитую книгами и рукописными свитками, комнату. Всё здесь выглядело совершенно как прежде – будто никто никогда не доставлял себе беспокойства, пользуясь столь дивным кладезем чужой мудрости… Хотя я точно знала, что Караффа тщательно изучал каждую, даже самую невзрачную книгу, каждую рукопись, попавшую в эту потрясающую книжную сокровищницу…
Не надеясь быстро найти в этом хаосе интересующий меня материал, я настроилась своим любимым способом «слепого смотрения» (думаю, так когда-то называли сканирование) и сразу же увидела нужный уголок, в котором целыми стопками лежали рукописи… Толстые и однолистные, невзрачные и расшитые золотыми нитями, они лежали, как бы призывая заглянуть в них, окунуться в тот удивительный и незнакомый мне, мистический мир Катар, о котором я не знала почти ничего… но который безоговорочно притягивал меня даже сейчас, когда надо мной и Анной висела страшная беда, и не было малейшей надежды на спасение.
Моё внимание привлекла невзрачная, зачитанная, перешитая грубыми нитками книжечка, выглядевшая выцветшей и одинокой среди множества толстенных книг и золочёных свитков… Заглянув на обложку, я с удивлением увидела незнакомые мне буквы, хотя читать могла на очень многих, известных в то время языках. Это меня ещё более заинтересовало. Осторожно взяв книжечку в руки и осмотревшись вокруг, я уселась на свободный от книг подоконник и, настроившись на незнакомый почерк, начала «смотреть»…
Слова выстраивались непривычно, но от них шло такое удивительное тепло, будто книга по-настоящему со мною говорила… Я услышала мягкий, ласковый, очень уставший женский голос, который пытался поведать мне свою историю…
Если я правильно понимала, это был чей-то коротенький дневник.
– Меня зовут Эсклармонд де Пэрэйль… Я – дитя Света, «дочь» Магдалины… Я – Катар. Я верю в Добро и в Знание. Как и моя мать, мой муж, и мои друзья, – печально звучал рассказ незнакомки. – Сегодня я проживаю мой последний день на этой земле… Не верится!.. Слуги Сатаны дали нам две недели. Завтра, с рассветом, наше время заканчивается…
У меня от волнения перехватило горло… Это было именно то, что я искала – настоящая повесть очевидца!!! Того, кто пережил весь ужас и боль уничтожения… Кто на себе прочувствовал гибель родных и друзей. Кто был истинным Катаром!..
хутор Полуботовка , Киевское воеводство , Речь Посполитая
Петропавловская крепость
Па́вел Лео́нтьевич Полубо́ток (Полуботко, укр. Павло Полуботок ; ок. - 29 декабря ) - украинский военный и политический деятель, наказной гетман (исполняющий обязанности гетмана) Войска Запорожского ( -) после смерти Ивана Скоропадского , черниговский полковник .
Биография
Родился на хуторе Полуботовка . Был богатейшим человеком.
После смерти Скоропадского началась упорная борьба старшины во главе с Полуботком за защиту автономии Украины. В мае Полуботок был вызван в Петербург, где он подал челобитную Петру I об отмене новых стеснительных порядков, чем очень разгневал царя, который велел Полуботка с товарищами посадить в Петропавловскую крепость . Имущество Полуботка было конфисковано.
Умер в заключении в декабре 1724 года .
Мифы
В украинской историографии с именем Полуботка связано немало мифов.
В частности, «История русов » приводит довольно подробные обличительные речи Полуботка, якобы произнесённые в заключении; в частности, перед смертью гетман сказал: «Я вражды к тебе никогда не имел и не имею, и с тем умираю, как христианин. Верю несомненно, что за невинное страдание моё и моих ближних, будем судиться от общего и нелицемерного Судии нашего, Всемогущего Бога, и скоро пред Ним оба предстанем, и Пётр с Павлом там рассудятся» (хотя непонятно, кто из палачей мог их записать и как они оттуда попали к автору данного памфлета полвека спустя).
Ещё один распространённый миф - про «клад Полуботка », то есть золотой запас казацкой старшины, будто бы переданный на хранение в Банк Ост-Индской компании и не возвращённый. Попытки вернуть это золото предпринимались достаточно долго, в том числе и в годы Советской власти, однако в связи с отсутствием надёжных доказательств банк всякий раз отказывал в подобных претензиях.
Память
- В и 2010 годах были выпущены почтовые марки Украины, посвящённые Павлу Полуботку.
Напишите отзыв о статье "Полуботок, Павел Леонтьевич"
Примечания
Литература
- Багалей Д. И. // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
- Грушевський М. Ілюстрована історія України с додатками та доповненнями / Упор. Й. Й. Боряк, В. Ф. Верстюк. - Донецьк: ТОВ ПКФ «БАО», 2004. - 736 с.
- Модзалевский В. Л. // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
- Ульянов Н. И. . - М .: Изд-во «ИНДРИК», 1996.
|
||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Полуботок, Павел Леонтьевич
В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l"emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l"armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l"argent afin qu"ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.
Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n"avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j"avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l"eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d"autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
